Шеперд знал, что если подвести баланс, то смертей в его жизни случилось гораздо больше, чем возрождений. Он стал специалистом. Он убивал людей, которым удавалось что-то узнать — пусть даже небольшую деталь. Тех, кто случайно угадал какую-нибудь совсем незначительную мелочь. А иногда и одного из своих. Тех, кто становился угрозой системе или вернулся с повреждениями, полученными в процессе перехода, — в таких случаях им уже никто не станет помогать вернуться еще раз.
Убийства и номера в мотелях — в конце концов они слились в единое целое. Шеперд чувствовал, как вокруг него собираются призраки жертв. При помощи машины Андерсона он мог бы даже их увидеть, если бы она действительно работала. Душ, которые он отправлял во мрак, становилось все больше. Точно невидимые коты, только куда более крупные и холодные, они незаметно терлись о его ноги и шею. Они ждали. Как далеко они находились? В любом случае, недостаточно далеко.
Шеперд хотел побыстрее с этим покончить. Тогда он сообщит о своем состоянии Розе и начнет приводить все в порядок. Как никогда прежде, ему необходима определенность. Теперь, когда время приближалось, он обнаружил, что все чаще начинает сомневаться — быть может, никакой сделки и не было, а все подобные ему стали жертвами обмана. Возможно, эта мысль возникла у него во сне или во время одного из долгих ночных бдений, когда Шеперд оглядывался на все, что сделал. Или какая-то из окружавших его теней нашептала ее ему на ухо, не пытаясь предупредить, а желая поиздеваться. В любом случае, ему пришло в голову, что он никогда не встречал таких, как он, вернувшихся обратно. И никогда не слышал о них, однако знал, что несколько подобных ему людей действительно умерли после долгих лет службы.
К примеру, человек, который нашел в маленьком городке в Висконсине неуклюжего юнца и сделал ему настолько убедительное предложение, что Шеперд все бросил, в том числе и любимую девушку. Этот человек умер двадцать пять лет назад. С тех пор о нем никто не слышал, хотя у них был уговор, что он обязательно войдет в контакт с Шепердом после возвращения.
Но он, должно быть, находится где-то не здесь.
Условия сделки должны выполняться. Иначе быть не может. И его сомнения суть лишь вариации размышлений человека, которые преследуют его, когда он начинает думать о конце пути.
Шеперд уловил запах туалета с того места, где он сидел. В последнее время его желудок постоянно протестовал, однако он все еще пытался есть. Привычка, от которой тело никак не могло отказаться. Как побитая собака, которую выгоняли, пинали, но которая все равно возвращается к злому хозяину в тщетной надежде на любовь. Он помнил свою мать в ее последние дни, когда ему было тринадцать. В месяцы ее медленного умирания она делала короткие заметки в блокноте, записывала воспоминания о своей юности, словно собирала на груди палую листву, чтобы сберечь от налетающих порывов ветра. В последние несколько недель она перестала это делать. Она просто сидела в поставленном на крыльцо кресле, окутанная запахами лекарств, не шевелилась и с растущим нетерпением ждала конца. Тогда она была готова вернуться домой в одиночестве, дожидаясь, пока израненная собака ее тела наконец ляжет и умрет, чтобы освободить ее от бесконечных потребностей и желания любви.
Тогда Шеперд обвинял мать в том, что она перестала бороться. Теперь он понимал.
Через некоторое время его телефон снова зазвонил. Он посмотрел на экран и взял трубку.
— Мы нашли то, что ты искал, — сказала Роза. — Приготовления к встрече заканчиваются.
— Хорошо, — сказал он. — Я там буду.
— Поезжай туда сразу же, как я позвоню, — сказала она. — Проблему необходимо решить немедленно, у меня есть неприятное предчувствие относительно того, кто это может оказаться.
— И кто же? — спросил он, чтобы выяснить, правильно ли Роза поняла, но произнес вопрос так, словно ответ его не слишком интересует.
— Тот, кого мы знали, — пробормотала она и отключилась.
Шеперд встал. Она знает. Это не имеет значения. Из всего сказанного следует, что Мэдисон О'Доннел должна умереть и что это должно произойти как можно быстрее.
Он вытащил пистолет из чемоданчика.
Глава 36
— Я не представляю, как мы это осуществим, — сказал Гэри.
Мы потратили минут пять на изучение задней части здания в Беллтауне и убедились, что окна, начиная со второго этажа, заколочены. Впрочем, их состояние особого значения не имело: пожарная лестница обрывалась на высоте в три метра от земли, к тому же я сильно сомневался, что она выдержит даже кошку. Двери запирались на засовы, которые открывались изнутри. Потребовались бы время и кувалда, чтобы пробить дверь снаружи, что наверняка вызвало бы интерес со стороны людей, оставивших машины на парковке, где мы и сидели сейчас с Гэри, глядя на дом сквозь ветровое стекло. Люди приезжали и уезжали, в будке сидел важного вида мужчина, который с подозрением поглядывал в нашу сторону. Никто не будет здесь продавать наркотики в его дежурство. Или ломать двери.
Мы выбрались из машины, обогнули парковку и оказались на улице, на которую выходил фасад здания. Перешли на противоположную сторону и остановились, чтобы изучить дом оттуда. Было уже почти пять часов. Редкие машины с шумом проносились мимо нас. Едва ли на такой скорости водитель что-либо заметит. Пешеходы гораздо опаснее. В этой части Беллтауна их немало — несколько старых баров, парочка новых, попадались и рестораны. Большинство людей не будут внимательно смотреть по сторонам. Но не все.
— Подойди к двери и позвони в звонок, — сказал я Гэри.
Фишер перешел на противоположную сторону улицы. Я наблюдал за окнами верхних этажей, пока он давил на все кнопки подряд. Небо затянуло облаками, и окна не отсвечивали, но я не заметил в них никаких изменений. Гэри вопросительно посмотрел в мою сторону. Я приложил к уху ладонь и кивнул вверх. Он вытащил телефон и набрал номер. Потом пожал плечами. Ничего не изменилось.
Гэри вернулся ко мне.
— Что теперь? — спросил он.
Я зашел в круглосуточный магазин, а затем мы встретились с Си-Джеем возле кафе, находящегося на соседнем углу, где сидел Гэри, когда фотографировал Эми. Си-Джей стоял на тротуаре с приятелем, высоким негром такого подозрительного вида, что его следовало арестовать только за то, что он все еще жив. Он посмотрел на нас с Гэри странным взглядом, в котором соседствовали голод и открытая враждебность, — впрочем, в наших глазах он наверняка нашел похожие чувства.
— Мы договорились встретиться внутри, — напомнил ему я.
— Нас выставили, — ответил Си-Джей.
Я протянул ему пачку сигарет, поверх которой положил согнутую вчетверо пятидесятидолларовую купюру. Он взял банкноту вместе с двумя сигаретами и подмигнул своему приятелю.
— Что нового? — спросил я.
— Никто не выходил, — ответил он — Они там.
— Хотите заработать еще полтинник? Каждый?
