— Я их понимаю, — сказал мне Яков Моисеевич. — Люди делают ошибки…
Эту мудрую истину «люди делают ошибки» я запомнил на всю жизнь, еще не зная, насколько она относится ко мне самому. А тогда — к моему полному изумлению — зал «Воркменс Сёркла» набился буквально до отказа, Чурайс насчитал больше четырехсот человек. Здесь были московские, питерские и киевские киношники, столичные и провинциальные музыканты, артисты эстрады и художественных театров, художники и поэты всех возрастов, а ныне в Нью-Йорке — швейцары, охранники, таксисты, парикмахеры и просто безработные. После бурного двухчасового обсуждения своего бедственного положения они постановили создать Культурный центр творческой интеллигенции и единогласно выбрали его президентом… автора статьи «Блуждающие звезды», то бишь — меня!
Так подтвердилась еще одна истина — «инициатива наказуема».
Вынужденно приняв эту «высокую» должность — а куда было деваться? — я отправился за помощью к Дэвиду Харрису, директору нью-йоркского отделения AJC — American Jewish Committee (Американского Еврейского Комитета), тому самому Харрису, с которым обещал познакомить вас пару глав выше. Первый раз эмигрантская дорога свела меня с ним в Венском отделении ХИАСа
[2]
, куда мы прилетали прямо из Шереметьева. Молодой и двухметроворостый, он неплохо говорил по-русски и легко, а главное, спокойно справлялся со всеми эмигрантскими проблемами. Именно ему первому я показал там «Шереметьевскую таможню» — начальную главу своего «романа века» и статью «Как КГБ отомстило сенаторам Венику и Джексону» — о том, как КГБ фарширует наш эмигрантский поток ворами в законе и прочим криминальным отстоем. «Конечно, вы можете опубликовать эту статью, — сказал мне тогда Дэвид. — Но подумайте вот о чем. А что, если, прочитав эту статью, американцы перестанут ходить на демонстрации за выезд евреев из СССР, а наши конгрессмены уменьшат квоту на въезд советских эмигрантов в США?» Я подумал, и… с тех пор эта статья лежит в моем чемодане рядом с моим матрацем на полу нашей с Мишей квартиры на 189-й стрит. Зато через несколько месяцев я получил из Вены толстый конверт с переводом моей «Шереметьевской таможни» на английский язык. Перевод был подписан какой-то Elianna Davidzon, сотрудницей ХИАСа, и я, честно говоря, подумал, что это просто псевдоним Дэвида. Тем паче, когда он появился в Нью-Йорке уже в должности директора нью-йоркского отделения AJC, этот перевод был тут же опубликован в журнале Present Tense, органе этого комитета, в еврейском еженедельнике Algemeiner Journal и даже удостоен престижной еврейско-журналистской премии имени Бориса Смоляра.
(Собственно говоря, смутная память о пожилом, сутулом и похожем на моего отца Исааке Башевис-Зингере, из рук которого я получил тогда эту премию, дала мне право именно с его слов начать этот роман…)
Уффф! Я сам устал от такого длинного вступления к моему выходу из строгого сексуального голодания. Впрочем, нет, еще рано, я же должен рассказать, как я получил холл реформисткой синагоги на 72-й стрит для мероприятий нашего Центра творческой интеллигенции. Хотя и так, наверное, ясно: выслушав мой рассказ о создании этого Центра и назвав меня «слепым поводырем слепых», Дэвид все-таки позвонил директору этой синагоги и отправил меня к нему вслед за своим звонком.
А теперь прошу вас на наш вечер творческой интеллигенции — уверяю, на таком концерте вы не бывали никогда! Больше того, не только ни одна синагога в мире, но и ни один концертный зал не видел и не слышал сразу такого количества звезд, суперзвезд и пульсаров!
Во-первых, феерически играла Нина Бейлина, лауреат международных конкурсов имени П.И. Чайковского в Москве, Дж. Энеску в Бухаресте и М. Лонг — Ж. Тибо в Париже.
Впрочем, стоп! Сначала о публике. В этот вечер в зал синагоги на 72-й стрит пришли более трехсот человек — актеры, музыканты, литераторы, кинематографисты, художники. В числе именитых гостей были руководитель Толстовского фонда князь Теймураз Багратион и певец Михаил Александрович, лауреат Сталинской премии, золотой голос СССР и послевоенный кумир всех советских женщин, включая мою родную маму. Когда по радио Александрович своим божественным голосом пел итальянские песни, мама бросала все дела, садилась у репродуктора и тихо плакала о том, наверное, что никогда не увидит «Санта Лючию» и, тем паче, не вернется в Сорренто, поскольку не была там никогда…
А тут я объявил собравшимся, что вслед за кумиром моей мамы выступает новый невозвращенец, солист Большого театра, только три недели назад бежавший из Италии на Запад, — Юрий Стефанов. А после выступления Стефанова доложил, что партийная организация Большого театра направила на наш вечер еще двух делегатов — балетмейстеров Суламифь и Михаила Мессереров. Эти, как известно, сбежали в Токио. Легендарная Суламифь была до войны примой Большого и любимой танцовщицей Сталина, при этом удерживала звание чемпионки страны по плаванию, была удостоена Сталинской премии, а также ордена Великобритании «За заслуги перед искусством танца». А когда ее сестру Рахиль Плисецкую отправили в ГУЛАГ как жену расстрелянного врага народа, Суламифь взяла к себе сестриных детей Алика и Майю — ту самую, будущую богиню танца…
[3]
Понятно, что собравшиеся бурными аплодисментами утвердили и Стефанова, и Мессереров в члены Культурного центра.
Затем выступали: певица Ирина Артишевская (доцент Минского университета), ленинградский мим Симон Кудров, квинтет Марка Баренбойма (Тбилисская консерватория), Валерий Шевченко (доцент Новосибирской консерватории), Марина и Костя Уманские (Одесская консерватория), Яков Тульчинский (Ленинградская консерватория), балетмейстеры Юлий и Любовь Взоровы (Свердловск) и многие другие. То есть, в одном концерте — география всей страны, и это всего лишь первое отделение!
А еще один — и главный! — фурор случился во втором отделении, когда без всякого объявления и лишь под музыку знаменитого «Ке-ля-ля» на сцене в своем черном трико и белой бабочке возник Борис Амарантов, мим и жонглер, лауреат VIII Всемирного фестиваля молодёжи и студентов в Хельсинки, собиравший стадионы своими эстрадно-цирковыми номерами, знаменитый фильмами «Попутного ветра, “Синяя птица”» и «Любовь к трем апельсинам» и создатель Московского театра пантомимы. После того как советские партийные власти закрыли этот театр и буквально выбросили Бориса из профессии, он был вынужден зарабатывать на жизнь, служа ночным сторожем, два года просидел в отказе, и вот он в Нью-Йорке, на сцене нашего Культурного центра.
Несмотря на позднее время, мы час не отпускали его со сцены, да и он, стосковавшийся по зрителям, с вдохновением показал все свои великолепные номера.
Вот такое «эмигрантское отребье» — так именовала нас советская пресса — собралось в тот вечер на открытие нашего Культурного центра. Но, пожалуй, самый главный результат этого вечера — ощущение товарищества, которое возникло, когда разобщенные эмиграцией люди снова почувствовали себя в своем кругу, обнимались, обменивались телефонами и договаривались о будущих встречах…
