Через холл, который мыл молодой супериспанец, мы вышли на улицу. Морозный ветер с Гудзона терзал снежную порошу и захватил дыхание.
За рулем такси сидел молоденький шофер и читал вчерашнюю газету «Новое русское слово» со статьей о банкротстве радиостанции WWCS. Увидев нас, он хотел выйти из кабины, чтобы положить чемодан в багажник.
— No, it’s okay, — остановила его Эли. — I’ll take it with me. (Нет, не выходите. Я возьму с собой.)
Я понял, что она не хочет, чтобы он узнал в нас русских, поставил ее чемодан на заднее сиденье и сказал:
— Okay, good luck. (Пока, удачи.)
Она сделала какое-то мелкое движение ко мне, чтобы, наверное, обняться, но я не шевельнулся ей навстречу, и она обиженно замкнулась.
— All right, — сказала она. — Stay good. (Пока, будь здоров.)
И села в машину.
Я захлопнул дверцу, а она, сидя внутри, подняла руку:
— Good bye… — И повернулась к водителю: — Long Island.
Он ударил по рычажку таксометра, и машина тронулась.
Я стоял и смотрел, как в заднем окне этой желтой машины от меня все удалялось и удалялось лицо моей Элианны, подарка Бога. Я так любил играть с этим подарком и называть ее то Эли, то Эллен, то Лиана, а то просто Аня…
Тут такси свернуло на 181-ю улицу, и я его больше не видел.
Ветер мел снежную пыль по серому замороженному асфальту.
Я вошел в подъезд и, хлопая себя по плечам, спросил у супера:
— Do you have any furniture? (У тебе есть какая-нибудь мебель?)
— Sure, — сказал он. — In the basement. (Конечно. В подвале.)
Вдвоем мы принесли из бейсмента старое кресло, вполне сносный кухонный стол, этажерку и даже кое-что из посуды — чайник, две кастрюли и прочую кухонную мелочь. Квартиранты, пробившись в люди, оставляют в квартирах дешевую мебель и остальное барахло, а суперы прибирают это в подвал для следующих нищих.
Я сварил себе кофе, поставил на кухонный стол «Эрику», открыл новую пачку Marlboro и сел работать. Целый океан мощных характеров и вкусных ситуаций — от Марика «Грома» до Николая и Раи Кондратьевых с их ланченетом «Меркурий» и от похищения Мишиной невесты из Финляндии до бизнес-ланча с бруклинским мафиозо Хулио Родригесом — лежал передо мной за темным окном моей новой кельи. Но первой фразы, с которой мог покатиться роман, еще не было, и я терпеливо ждал, куря и глотая горький кофе. Ведь известно, что «В начале было Слово». Подумав об этом, я подошел к этажерке, взял тонкую брошюру, отредактированную мной год назад для маленького еврейского издательства Al Tidom, и стал читать русскую транскрипцию древней молитвы:
— Барух Ата Адонай Элухэйну… Благословен Ты, Всевышний Господь наш, подаривший нам жизнь и благословивший нашу работу…
Так уж мы устроены. Верующие благодарят Бога каждый день, а атеисты обращаются к Нему, только когда им плохо и страшно. Мне было страшно не тогда, когда я приехал, а позже, когда я понял, что «дошел до дна, пошел по дну» и всплыть невозможно — нет ни языка, ни профессии. Тогда я бегал по утрам под мост Вашингтона и зарядкой на берегу Гудзона гасил ночные кошмары. Теперь мне не было страшно, просто я понял, почему обанкротилось наше радио и почему ушла Элианна. Там, Наверху, решили, что иначе я никогда не сяду за свой роман. А теперь я сел и искал первую фразу.
Но ее все не было, и в полночь, не в силах уснуть, я оделся и пошел на Бродвей. Там было морозно, ветрено и пусто — зимой пуэрториканцы не галдят на улицах, а прячутся в квартирах и смотрят бейсбол и мыльные сериалы. Все же на углу 183-й горела неоновая вывеска какого-то бара. Это было как раз то, что мне нужно, и я вошел. Еще с порога мне показалось, что на высоком табурете у стойки сидит знакомая фигура. Но она сидела спиной ко входу, и, только подойдя к стойке, я понял, что не ошибся. Это была Луу. На ней была юбка выше колен с таким обещающим разрезом, что я смело сел рядом на такой же высокий табурет.
— Can I buy you a drink?
Она даже не повернулась, а сказала, не глядя:
— Это стоит сто долларов в час или триста за ночь.
— Ого! — удивился я. — Извини, у меня нет таких денег.
Теперь она взглянула на меня, но ничто не дрогнуло на ее китайском лице.
— А, это ты. Ты же сказал, что ты богатый.
— Жизнь полосата. А где твой муж?
— Его убили.
— За что? Из-за тебя?
— Нет, за наркотики, — сказала она и, подумав, добавила: — Ладно, купи мне водку.
— Две дабл водки, — сказал я бармену.
Эпилог
Сегодня, когда я заканчиваю этот роман, в Нью-Йорке работают несколько русских радиостанций, а самая большая из них даже называется «Давидзон-радио». Но я не думаю, что она принадлежит Элианне.
Москва — Вена — Рим — Нью-Йорк — Москва 1978–2013
