Отвлекаясь от уличных лотков c горячими чебуреками и вареной кукурузой, люди стояли, разинув рты от потрясения:
— Вот сволочь! Он уже едет тут как хозяин!
— Та-ак! Сейчас в «Распутине» снова будет стрельба!
И кортеж действительно подкатил к «Распутину», по всему фронтону которого бежала яркая неоновая реклама с танцующей Любкой и ее кордебалетом.
Но, конечно, кто-то уже успел позвонить в «Распутин», и вся служба охраны во главе с самим Семеном Гусем выскочила навстречу итальянцам с оружием наизготовку.
Однако итальянские опричники дона Сильвио сделали вид, что этого оружия в упор не видят. Распахнув вместительный багажник «чероки», они извлекли огромную корзину алых роз и вчетвером понесли ее в «Распутин». И в этот момент из «роллс-ройса» вышел сам дон Сильвио Маретти со своим консольеро Захрио Муччи, оба не спеша двинулись следом за розами.
Конечно, Семен Гусь заступил им дорогу. Начитавшись Марио Пьюзи и других певцов итальянской мафии, он первым делом проверил корзину с розами. Но, кроме острых шипов, его пальцы ничего там не обнаружили, и, выматерившись, Семен выдернул из корзины свою окровавленную руку.
— А что ты там ищешь? — усмехнулся дон Сильвио.
Облизывая кровоточащий палец, Семен второй рукой принялся ощупывать карманы носильщиков этой корзины.
Дон Сильвио усмехнулся еще раз:
— Неужели ты думаешь, что я приехал сюда стрелять?
— Не знаю, — хмуро ответил Семен. — У нас нет мест, все столы заняты.
— Не все, — сказал Захрио Муччи. — Я вчера сам зарезервировал столик у сцены.
— На чье имя?
— На мое. Захрио.
Семен, поиграв желваками на скулах, принужденно уступил дорогу, и огромная корзина алых роз явилась в забитый брайтонской публикой зал как раз в тот момент, когда Любка и ее кордебалет блистательно завершали очередной коронный номер. Летели вверх голые ножки, гремела музыка, искрились струи петергофских фонтанов, дрожал под каблучками пол на сцене.
Но, к недоумению ослепленных прожекторами артисток, рев восторженного зала вдруг стих.
Это, проплывая над головами изумленных зрителей, в полутьме зала двигалась к сцене гигантская корзина с розами, а за ней с невозмутимым видом шел сам дон Сильвио Маретти.
Грянули последние аккорды музыки, кордебалет разом впечатал в пол все пятьдесят шесть каблуков, и в этот момент огромная корзина алых роз доплыла до сцены и легла точно в ноги к застывшей в поклоне Любе Гусь.
Но Люба не услышала привычных аплодисментов.
Потому что при виде дона Сильвио агенты ФБР Томас Ровенко и Стив Контелло, партнеры Иосифа Тарас Бурак и Вахтанг Рисадзе, хирург Зигмунд Краус, врач-вирусолог Сэмюэл Шварц, корреспондент «Нового русского слова» Алекс Кант и все остальные журналисты, позабыв о своих фотокамерах, застыли с раскрытыми от оторопи ртами. Потрясенный наглым появлением итальянцев, зал в мертвой тишине напряженно ждал, что будет дальше.
А склонившаяся в низком поклоне Любка Гусь все еще не понимала, в чем дело. Наконец, смертельно побледнев, она все-таки выпрямилась. И увидела, как знаменитый на всю страну глава итальянской мафии «тифлоновый» дон Сильвио, не спеша, подошел к зарезервированному у самой сцены столику, уселся за него, медленно поднял обе руки и негромко зааплодировал.
Наверное, так «соло» аплодировал Сталин балету Большого театра.
И, наверное, таким же запоздалым шквалом аплодисментов поддержали когда-то вождя зрители Большого.
Зал «Распутина» не просто ревел от благородного признания итальянцами таланта королевы Брайтона, он сошел с ума от восторга.
Но дон Сильвио пошел дальше Иосифа Виссарионовича. Он встал, направился к сцене и, достав из кармана продолговатый кремовый конверт, положил его в корзину алых роз.
24
В этот вечер Элианна вернулась в отель в подавленном настроении — руководство Нью-Йоркской телефонной компании отказалось предоставить свои линии для передачи нашего закодированного сигнала. Не помогли ни ее прекрасный английский язык, ни обаяние красавчика Карганова, ни даже предложение Палмера сделать компанию WWCS дочерней компанией New York Telephone Company.
— Сволочи! Fucking WASPs! — ругалась Эли по-русски и по-английски. — Мы им не подходим, потому что мы слишком маленькие! Да они просто антисемиты!
— Разве в Америке есть антисемитизм? — удивился я.
— Конечно есть! — заявила она. — И в Израиле он есть! Все, кто против нас, уже антисемиты, даже если они сами евреи! И твой великий Солженицин, думаешь, кто? Почему он отказался от идеи заслать наши кассеты в СССР?
— Он мне написал, что занят и не может принимать в этом участия.
— Ага! Он «занят»! Великий борец с КГБ так занят, что не может сказать: давайте, ребята, делайте «Архипелаг» и забросьте в СССР! Так вот, чтоб ты знал: ему просто западло якшаться с вами, еврейскими эмигрантами!
— Эли, где ты выучила такие слова? Ты читаешь «Новый американец»?
— Я читаю тебя, Дворкина!
Тут зазвонил телефон, это Фима Севела звал нас на традиционную вечернюю прогулку. Но Эли отказалась идти.
— Я никуда не пойду, — заявила она. — Скажи, что у меня мигрень.
— Он не поверит.
— Почему?
— Он еще в прошлом году сказал мне, что у американских женщин мигреней не бывает.
— Откуда он это знает? — удивилась Эли.
— Он же писатель.
— Вы все сволочи. Скажи, что у меня менструация. Надеюсь, менструация у нас может быть?
— Фима, — сказал я в телефонную трубку, — Эли спрашивает у тебя, как у знатока местных женщин: у американок может быть менструация?
Эли швырнула в меня подушкой. А потом сказала:
— Значит, так! Мне надо прийти в себя. Если ты хочешь, чтобы я ночью могла заниматься любовью, ты или бежишь за коньяком, или читаешь мне до конца историю про Любку Гусь.
— Но до конца я еще не написал.
— Значит, читаешь до конца то, что написано.
25
Любка Шикса, королева Брайтона
(Продолжение)
…
Итак, мы остановились на том, что дон Сильвио пошел дальше Иосифа Виссарионовича. Он направился к сцене и, достав из кармана пиджака продолговатый кремовый конверт, положил его в корзину алых роз.
Тут я обязан снова сделать короткое отступление.
Нет, не для женщин-читательниц, они и без меня уже все знают.
Но нам, мужчинам, нужно объяснять даже самые очевидные вещи.
