Тропа неспешно петляла по склону, огибая утёсы. Игрушечные домики Дар-Дзумы постепенно делались всё более настоящими. Кого другого здесь впору было бы вести за руку, но жрица на тропу вообще не смотрела. Она следила взглядом за орлом, скользившим чуть ниже.
– Глупый. Совсем ещё глупый, – сказала наконец она Волкодаву. – Ты сам хоть помнишь, что сделал?
Венн задумался. Потом с удивлением ответил:
– Нет.
Тело в самом деле сотворило… что-то. Помимо рассудка и осознанного намерения. Оно просто ответило на брошенный вызов. И разум тщетно силился вспомнить, как именно.
– Вот я и говорю: совсем глупый, – вздохнула мать Кендарат. И грозно пообещала: – Ничего, вечером вспомнишь… А что я сделала, понял?
– Понял, – сказал Волкодав. – Только не понял как.
Кан-Кендарат усмехнулась и кивнула:
– Такое кан-киро ещё не скоро дастся тебе.
Волкодав крепко задумался.
– А что я должен был сделать? – спросил он затем.
Мать Кендарат ответила не сразу.
– Признаёт ли твоя вера, – издалека начала она, – Богов зла и добра и выбор между ними, совершаемый человеком?
Венн понял, к чему она клонит. Его народ не усматривал за пределами смертной жизни вполне совершенных Богов. Сам Хозяин Грозы некогда делал ошибки, а потом расплачивался за них. Не было у веннов и беспросветно-тёмных Богов. Даже Незваная Гостья порой справедливо карала. И милосердно прекращала страдания. Боги веннов были своего рода старшими братьями и сёстрами земных людей. Они шли впереди. Показывали пример…
– У нас, – сказал Волкодав, – говорят так: если сам напортачил, на советчиков не пеняй.
Жрица кивнула.
– Вот смотри, – начала она рассуждать. – Маленький мальчик выстроил из песка крепость. Мимо идут двое, в том возрасте, когда только в стремя вступают
[28]
. Оба хотят себя проявить. Один говорит: а я всё растопчу! Другой утешает малыша и вместе с ним строит крепость лучше растоптанной…
Волкодав молча слушал, ещё не улавливая, в чём суть.
– Потом они чают взрослости и жаждут себя испытать: а на что я осмелюсь? Один ловит слишком доверчивого кота… и обмазывает его горючим маслом для светильников. Другой успевает сдёрнуть с себя кафтан и всю зиму потом колет дрова лекарю, а заодно приобретает верного друга. Что ты скажешь об этом?
– Скажу, – тяжело проговорил Волкодав, – что у первого мать и отец ещё никчёмнее его самого.
– Я не о том. Можно ли сказать, что один выбрал зло, а другой добро?
Волкодав нахмурился:
– Первый, он… Ничего он не выбрал. То есть выбрал… Тот путь, который для него легче. Который оплачивается чужой болью, не своей.
Мать Кендарат остановилась.
– Ты начинаешь понимать, – сказала она. – А я-то уже собиралась продолжить: и вот они подрастают ещё. Один думает, как понравиться девушке, а второй…
– Он не думает, – мрачно проговорил Волкодав. Помолчал и вдруг добавил: – Думать трудно. И больно.
Жрица вздохнула:
– Ну так скажи мне, о чём думал ты? Когда стражу едва не послал на беззащитных людей?
Волкодав открыл рот. И закрыл, так ничего и не ответив.
– А теперь вспомни про меня и бедного Золотко. Между прочим, мне и вставать бы перед ним не пришлось, если бы не ты. Вот так, малыш. Поэтому ты и не знаешь, что сделал. Да не ты даже, а тело твоё. Оно пока сообразительней, чем ты сам, и это скверно. Ты-то думать ещё не скоро научишься… – Кан-Кендарат смотрела вверх, в сторону уже невидимой с тропы площадки возле теснины. – Да я и сама хороша, – вдруг сказала она. – Может, и не надо было мне Золотко успокаивать? Ему ведь жизнь не жизнь, а мука одна. Резвился бы сейчас в счастливых лугах…
Волкодав понял только то, что запутался окончательно.
– Но ты же велела ему потерпеть… Сказала, немного осталось…
Жрица лукаво улыбнулась:
– Я в самом деле говорила такое?..
В Дар-Дзуме дождей по-прежнему не было, но в горах за Шрамом ночь от ночи всё упорнее гремело и полыхало. Люди бережливо тратили воду, запасённую в больших кувшинах, и ждали, когда река наполнит ущелье. Покамест она поднималась в точном соответствии с вычислениями Кермниса Кнера, но аррант всё равно каждый день поднимался на терпеливом осле к верхнему концу водовода. Разматывал измерительный шнур, что-то писал, затирал и снова писал на покрытой воском дощечке…
Там даже поставили стражника, вменив ему в обязанность запалить дымный костёр, как только вода вплотную приблизится к жёлобу.
Однажды утром, когда в предрассветных потёмках Кермнис Кнер выехал из-за скалы, навстречу ему поднялся Волкодав.
– Опять ты! – вырвалось у арранта.
– Здравствуй, господин, – на удивление вежливо отозвался клеймёный варнак. – Прошу тебя, прикажи поставить здесь запорный щит. И пускай Палё… смотрителю щитов велят в случае чего непременно сбрасывать верхний прежде нижнего… господин.
Кермнис Кнер жестом отчаяния воздел руки к небесам.
– Во имя страсти Морского Хозяина, превратившей скалы в песок! И чаек, склевавших бусы Прекраснейшей!.. – почти выкрикнул он. – По-твоему, я первый в своей жизни водовод строю? Если я раз или два согласился послушать тебя, это значит, по-твоему, что теперь я без твоих советов шага не сделаю? Вы, сегваны, не просто неблагодарны, вы непочтительный, невежественный и наглый народ!
– Я не сегван, – пробормотал Волкодав, уже понимая, что заговорил с ним очень не вовремя.
Кнер же, не слушая, продолжал:
– Если хочешь знать, я проделал главнейшую работу на строительстве замка для вождя твоего племени! Сказать тебе, как он меня за это отблагодарил?
– Моего племени?.. – только и нашёлся переспросить венн.
Мыш у него на плече на всякий случай вытянулся и зашипел.
– Этот предводитель с острова Вечерних Гор, или как там называлась его варварская родина, в самый разгар работ предпочёл мне какого-то проходимца, пообещавшего разрушить холм при посредстве чудесного порошка…
Волкодав больше не раскрывал рта, лицо у него стало деревянное. Сегванский кунс, напавший на род Серого Пса, пришёл с острова Закатных Вершин.
– А ведь это я, – отвязывая измерительный шнур, запальчиво продолжал Кнер, – изобрёл чудесно простой тоннель для воды, способный впустить и выпустить тайного гонца, но погубить любого подсыла! Вот она, сегванская благодарность! Возведение твердыни наверняка приписали другому, обо мне же напоминает лишь россыпь камней над выходом в реку… если Винитар не велел убрать и её. Прочь с глаз моих, сын невежества! Прочь, пока я не велел разбить трубу, ведущую к улице, где тебя приютили!..
