– Не годится, – сразу отрезал Романов. – Для
гарнира к основному номеру довольно метания ножей и карточных фокусов. Силач –
явный перебор. Это же не цирк, а отель высокого класса. И, воля ваша, Лавр
Константинович, но без артисток как-то странно. Подозрительно.
– Откуда я, милый вы мой, возьму женщин? В штате
разведки их нет, в контрразведке тем более. Уйди! – опечаленно махнул
князь толстяку. – Не проходишь.
– Ваше благородие, Лавр Константинович! –
фальцетом взмолился Булошников. – Всю жизнь мечтал за границу попасть.
Возьмите, ну ради Христа, а?
– Да как я тебя возьму, болван, если ты ничего художественного
представлять не умеешь?
Илья Муромец закручинился, повесил голову.
– Эх, раньше я русские песни пел, под балалайку. Даже
на свадьбы приглашали…
Сочувственно вздохнув, князь шепотом объяснил:
– Это он весной в ледяной воде сидел, за шведом одним
слежку вел. Получил медаль за геройство, но застудил себе напрочь всё, что
только можно.
– Грех вам, – продолжал жаловаться инвалид. –
Живу, как Иов многострадальный. Борода расти перестала. Жена ушла. Всем ради
отечества пожертвовал… – Вдруг в маленьких, но по-младенчески ясных
глазках Булошникова блеснула надежда. – А хотите, дишкантом спою? Давеча
попробовал – вроде получается.
Он подбоченился одной ручищей, другую округлил и выставил
вперед, запел тонким, довольно сильным голосом: «Выйду ль я на реченьку,
погляжу на быструю. Унеси ты мое горе, быстра реченька с собой».
Дослушав до конца, Алеша засмеялся:
– Да это не дискант, это настоящее сопрано.
Иностранного слова Булошников не понял, но одобрительную
интонацию уловил и плаксиво заныл:
– Возьмите меня, ваше благородие! Я горы альпийские на
открытке видел – красотища! Страсть как повидать хочется!
– Извини, Вася. Видно, не судьба.
Лавр Константинович подошел к бедняге, потрепал по плечу,
даже полуобнял, для чего пришлось подняться на носки.
Будто к мамкиной груди припал, подумал Алеша. Тут-то ему и
пришла в голову идея.
– Погодите-ка, погодите… – медленно сказал он.
Швейцария. Сан-Плачидо
В Европе полным-полно старых отелей, про которые обычно
говорят: «ах, это заведение знавало лучшие времена!» Каких-нибудь полгода назад
то же мнение высказывали и по поводу «Гранд-отеля» в Сан-Плачидо.
Эта гостиница помпезной, тортообразной архитектуры пережила
пик моды тому лет тридцать, когда здесь любила останавливаться немолодая, но
все еще прекрасная вдова императора Луи-Наполеона. Потом вкусы изысканной
публики переменились, и отель стал обителью тихого семейного отдыха миланских и
венских буржуа средней руки. Но едва континент затянуло пороховым дымом, для
гостиницы, как и для прочих швейцарских курортов, настал истинный ренессанс.
Номера подорожали втрое, но их все равно не хватало. Из Парижа прибыли два
первоклассных шеф-повара, не пожелавшие попадать под призыв. На сцене выступали
мировые знаменитости, развлекая взыскательных постояльцев. Среди последних было
особенно много американских миллионеров, очень недовольных тем, что Старый Свет
ни с того ни с сего сошел с ума и лишил приличных людей возможности отдыхать на
Лазурном берегу, в Биаррице или Баден-Бадене.
Чудесным ноябрьским утром, в самый разгар бархатного сезона,
на подъездную аллею «Гранд-отеля», шурша гравием, въехал длинный
«делонэ-бельвилль» и остановился у парадного входа, прямо напротив огромной
афиши, где был изображен усатый красавец в казачьей черкеске. Объявление на
трех языках (итальянском, французском и немецком) извещало:
Лакей с поклоном открыл вторую справа, так называемую
«парадную», дверцу автомобиля, и оттуда вышел красивый молодой человек в
роскошном пальто – легкого сукна, но с пышным собольим воротником. Конец алого
кашне с обдуманной небрежностью был перекинут через плечо, белоснежные гамаши
посверкивали перламутровыми пуговками. Очень эффектно смотрелась рука на черной
шелковой перевязи. Пальцы в лайковой перчатке беспрестанно мяли каучуковый
мячик.
На веранде, где полдничала публика, моментально стало
известно, что это и есть петербургская знаменитость. Дамам певец ужасно
понравился, к тому же от стола к столу жужжащим шмелем пролетел невесть откуда
взявшийся слух, что он царского рода, ибо в России Романофф– фамилия очень
редкая и простой человек носить такую не может.
Если дамы главным образом засматривались на августейшую
звезду санкт-петербургской оперы, то благосклонное внимание кельнерш и
горничных привлек интересный брюнет, соскочивший с подножки третьего, «свитского»
ряда сидений. Девушки из прислуги сочли, что он одет еще шикарней солиста, а
кроме того брюнет успел в одну минуту перемигнуться по меньшей мере с шестью из
них.
Вокруг суетился, распоряжаясь разгрузкой чемоданов,
хромоногий господин с тараканьими усами. Наблюдатели сначала предположили, что
это импресарио, но судя по куцему пиджаку и обтрепанным брючкам, то была
какая-то мелкая сошка.
На угрюмого субъекта в наглухо застегнутом макинтоше
особенного внимания не обратили. Зато сугубый интерес мужской половины вызвала
монументальная дама в шляпе с огромными страусовыми перьями. Тяжело ступив
внушительной ногой на землю, она обвела взглядом озеро, горы и воскликнула
тонким голоском:
– Gospodi, krasota-to kakaya!
Старший портье тараторил по-французски с итальянским
акцентом:
– У мсье солиста номер-люкс с балконом в бельэтаже. У
госпожи певицы номер на шестом, с ванной.
Остальным господам отведены три комнаты в чердачном этаже.
– Акакий Акакиевич, осторожнее, это очень хрупкая
шляпка! – сердито крикнула госпожа Василиса хромому, который вынимал из
багажника круглую коробку. – Дайте сюда, болван! – И, перейдя на
шепот, спросила. – Ваше благородие, можно хоть у себя в комнате
по-человечески ходить?
– Я тебе похожу, – тоже шепотом ответил
Козловский. – Только в пеньюаре! Терпи, Василий, сам вызвался.
Потом подошел к каждому и тихо приказал:
– Час на обустройство. Потом все ко мне, на инструктаж.
На озере
По гладкой, как каминная доска, поверхности Луганского озера
скользила прогулочная лодка, в которой с комфортом расположилась праздная
компания. На носу в романтическом одиночестве, сидел Алексей Романов.
«Концертмейстер Акакий Акакиевич» скромно примостился на дне. Гребли Никашидзе
и Лютиков, а на корме, одной рукой держа руль, другой кружевной зонтик, сидел
Булошников и распевал народную песню «Мы на лодочке катались золотистой,
золотой».
