Солнце давно уже спряталось за горы, свет померк, над озером
взошла луна, когда в кровати прозвучала первая мало-мальски членораздельная
фраза.
– Какое счастье! Ты живой! Потому что я тебе
молилась, – промурлыкала Клара и вдруг сердито воскликнула. – Но он
тоже живой! Я его видела! Он на меня не смотрел. Повернулся и не смотрел!
Почему он живой?
– Д'Арборио благородный человек. Он понял, что ты
любишь не его, а меня, и отступился. Если бы я его убил, я был бы хуже Дантеса!
– Хуже кто? – наморщила лобик Клара.
Но он не стал читать ей лекцию по истории русской
литературы, а сказал то, о чем думал весь день:
– Теперь я понимаю, отчего ты… была с ним.
Она скорчила гримаску.
– Ты будешь меня всегда accusare? Винять?
– Винить, – поправил Романов. – Нет, не буду.
Ты говорила, он страшный человек. Это из-за Мафии, да?
Личико танцовщицы стало мрачным, и Алеше впервые пришло в
голову, что она не так юна, как кажется. Наверное, ей больше лет, чем ему.
Может быть, двадцать восемь или даже тридцать.
– Это очень опасные люди. – Она поежилась. –
Ты тоже занимаешь опасное дело. Я не дура. Я слушала твой пианист. Он не
пианист. И ты не певец. Не только певец.
– Не надо про это…
Теперь настал его черед закрыть ей рот поцелуем.
Ночная экскурсия
Обошлись без слов. Алеше поэт молча пожал руку, на его
спутника мельком взглянул и ограничился кивком. Козловский ответил низким
поклоном. Он нарочно оделся пообтрепанней, чтоб подчеркнуть сугубую
незначительность своей персоны. Ничего объяснять не пришлось. Очевидно,
штабс-ротмистр был прав относительно итальянских обыкновений.
Свидетелей у немой сцены не было. Ночной портье дремал в
пустом фойе за стойкой и не поднял головы.
Д'Арборио был в черном плаще с пелериной, альпийская шляпа с
перышком надвинута на самые глаза. Всё это делало его похожим на миниатюрного
оперного Мефистофеля.
В глубине аллеи, на некотором расстоянии от подъезда, ждал
«паккард» с темными стеклами – Алеша таких никогда не видывал. Из кустов на
дорожку ступили двое мужчин в шляпах и строгих, чуть мешковатых костюмах.
Козловский и Романов переглянулись. Полицейские? Или люди
Зоммера?
– Это крестники дона Трапано, – успокаивающе
объяснил Д'Арборио.
Что за дон, было непонятно, а его крестники выглядели
довольно зловеще, но Алеша чувствовал: вопросов лучше не задавать.
Поэт подал незнакомцам какой-то знак и добавил:
– Мы с вами сядем назад, ваш человек – вперед, к
шоферу.
Так и сделали.
Но едва они расселись, люди в шляпах быстро подошли к
автомобилю и тоже залезли внутрь, один вперед, другой назад. Пришлось
подвинуться, причем Козловский оказался между водителем и первым «крестником»,
Алеша между Д'Арборио и вторым.
Не произнеся ни слова, новый сосед натянул на голову
Романову черный мешок с отверстием для носа.
– Э, э! – запротестовал штабс-ротмистр, очевидно,
подвергшийся такой же процедуре.
Д'Арборио положил Алеше руку на локоть.
– Прошу извинить, но таковы правила. К дону Трапано
гостей с незавязанными глазами возят только в одном случае… Если не собираются
отвозить обратно.
Фраза произвела должное впечатление. В автомобиле надолго
воцарилась тишина, лишь шуршала земля под колесами, да сердито пофыркивал
мотор.
– Ах, какая ночь, – мечтательно произнес Д'Арборио
и продекламировал. – «Il paradiso mio apersi. Era una luna plena…»
[7]
– Раз вы любуетесь красотами, делаю вывод, что вам
мешок на голову не надели, – ворчливо заметил Алеша. Все-таки тревожно
ехать вслепую невесть куда, непонятно к кому, да еще в сопровождении бандитов и
полоумного декадента.
Чиркнула спичка, потянуло ароматом сигары.
– Я для дона Трапано не гость, а друг. Италия –
единственная страна, в которой разбойники чтут поэзию…
Снова наступило молчание.
Будь что будет, подумал Алеша, откинул голову назад и уснул.
Две ночи без сна – это чересчур даже для двадцати трех лет.
Пробудился он от толчка, когда «паккард» резко остановился.
– У нашего «руссобалта» тормоза помягче, –
раздался голос Козловского.
Алеша не сразу сообразил, почему это глаза открыты, а ничего
не видно. Потом вспомнил.
– Приехали. – Д'Арборио взял его под руку. –
Осторожней, я вам помогу.
Вылезли из машины. Под ногами были каменные плиты. Пахло
сыростью, какими-то цветами.
Сад, что ли? Или лесная чаща?
– Вам не о чем беспокоиться, – сказал поэт,
чувствуя, как напряжен локоть спутника. – Слово итальянца.
– Ой, не нравится мне такой эпиграф, – вздохнул
князь, которого, судя по звукам, тоже извлекали из авто. – «Слово
итальянца» звучит, как «дисциплинированность русского».
– Что сказал ваш помощник про Италию и
дисциплину? – насторожился Д'Арборио.
– Восхищен тем, какая у вас, итальянцев, дисциплина.
Ответ понравился.
Впереди что-то скрипнуло. Кажется, створки ворот.
Еще шагов пятнадцать, и с Романова сдернули мешок.
Он огляделся.
Сад. Окружен стенами. Ворота уже успели закрыть. Около них
двое громил в белых рубахах и жилетках, но при этом в шляпах. У каждого на
сгибе локтя по дробовику.
Впереди за деревьями темнел большой дом невыразительной
архитектуры.
– Мне начинает казаться, что мы ввязались в паршивую
историю, – нервно прошептал Козловский. – Как бы и нас завтра не
нашли с синими лицами… Мой сосед вытащил у меня наган. Вас тоже обшарили?
Нет, Алешу не обыскивали. Очевидно, не позволил статус –
как-никак офицер, командир разведочной группы. Но от этого было не легче.
Только теперь Романов вспомнил, что «пипер» остался в
прикроватной тумбочке. Спросонья Алеша про него просто забыл. Что за несчастная
судьба у этого пистолета!
Поэтому ответом на вопрос штабс-ротмистра было
неопределенное покашливание.
Д'Арборио позвонил в дверной колокольчик.
Открылось квадратное окошко, из него на гостей смотрели два
черных глаза. Наклонившись, поэт что-то сказал. Дверь, недобро скрипнув,
отворилась.
