– Сам знаю, что много! Сколько раз говорить! Пока мы
здесь, называть меня «Акакий Акакиевич»! А то забудетесь, ляпнете при
посторонних… Ну, толковые мнения есть?
Крайнее раздражение, в котором пребывал начальник, лучше
всего свидетельствовало: дело швах.
– Если б пострелять дозволили – другое дело, –
степенно сказал Лютиков. – Сами же велели: без кровянки. И чтоб тихо. Как
тут по-тихому обтяпаешь, когда вокруг него столько псов цепных?
– Нет, Акакий Акакьич, – припечатал колено ладонью
Никашидзе. – По-тихому не получится. Даже не думайте.
Глаза штабс-ротмистра грозно округлились. Появилось на ком
сорвать досаду.
– Ты как разговариваешь с офицером, сукин сын! –
зашипел князь. – Ты на кого это рукой машешь?! Встать!
Агент вскочил, вытянул руки по швам. Кровать качнулась, и
двое остальных завалились на бок.
– Виноват, ваше благородие! То есть Акакий Акакиевич!
Козловский только зубами скрипнул – теперь уже рассердился
на самого себя, за несдержанность.
– Да сядь ты!
– Так чё делать-то? Говорите, сполним, – пожал
плечами, как всегда, невозмутимый Лютиков.
Опять замолчали.
Штабс-ротмистр дергал себя за ус. Романов смотрел в окно.
Там по озеру пролегла лунная полоса, напомнившая ему Кларину руку.
– Раз толковых идей нет, будем действовать по плану,
который разработан нашей резидентурой, – сухо, недовольно заговорил
наконец Козловский. План, придуманный в Берне, ему не нравился. Во-первых,
слишком рискованный и чреватый неприятностями с полицией. А во-вторых (и если
честно, в-главных), потому что придуман в Берне, а не самим князем. –
Завтра вечером Зоммера на вилле не будет. Наш военный агент приглашает его на
встречу в Локарно. Якобы для переговоров о закупке некоторых материалов. На
вилле остаются шестеро охранников плюс старичок архивариус…
– Вот это подходяще, – кивнул Лютиков.
Булошников пихнул его локтем: заткнись, когда командир
говорит. Однако и сам не удержался, вставил:
– Шестерых уж как-нибудь сделаем, Лавр Константиныч. Не
сомневайтесь.
И огромными ручищами изобразил, будто сворачивает кому-то
шею.
– Дура ты баба, Василиса! – встрял Никашидзе,
которому хотелось реабилитироваться в глазах начальства. – Акакий Акакьич
русским языком сказал: без трупаков.
– Акакий Акакиевич, чего он дразнится! – плаксиво
возопил Булошников. – Сам он «баба»!
– Молчать! Никашидзе прав: убивать нельзя. Нужно
попасть в секретную комнату и забрать оттуда картотеку. Во что бы то ни стало.
Агенты переглянулись. У Лютикова возникло сомнение.
– Если у них там обычный замок, я его сделаю, какой
мудреный ни будь. Но по элестричеству я не того… Там надо цифирь знать.
– По «электричеству», лапоть, – поправил
Никашидзе. – Если там цифирь, дедушка ее должен знать. Клянусь, всё мне
расскажет.
Князь, чуть покраснев, предупредил:
– Ты только гляди у меня, без изуверства.
– Обижаете, Акакий Акакьич! Он полюбит меня, как внука!
Все засмеялись, а в Алеше вдруг проснулась совесть. Половину
он пропустил мимо ушей и теперь хотел поучаствовать в разработке диспозиции.
– А как мы попадем на виллу? Там же стены. И часовые.
– Не мы, – поправил его штабс-ротмистр и кивнул на
агентов. – Они. Их работа. Наше с вами дело обеспечивать прикрытие. Завтра
ребята выступят первыми. Потом поете вы, долго. Я барабаню по клавишам. Нужно
продержать зал в течение часа. Как, молодцы, за час управитесь?
– Ерунда-с, – красуясь, поиграл бровями
Никашидзе. – Ехать тут пять минут. Еще к аплодисментам поспеем. А насчет
стены, Алексей Парисович, не переживайте. Мы с Лютиковым там один шикарный дуб
присмотрели…
Луны волшебной полосы
Романов возвращался в свой «люкс» по пустому коридору.
Здесь, в бельэтаже, пол был не дощатый, как на чердаке, а укрытый толстым
ковром, и шаги не нарушали ночной тишины. Когда Романов открыл дверь номера,
ему под ноги легла лунная дорожка. Не включая света, постоялец прошел по ней до
самого окна и стал смотреть на озеро. Оно мерцало и искрилось. Алеше,
пребывавшему в настроении восторженно-поэтическом, подумалось: словно черное
лаковое блюдо, на котором рассыпаны бриллианты. Несмотря на поздний час, спать
не хотелось совсем. Да и как тут уснешь?
Позади раздался тихий шелест. Чуть колыхнулся воздух. На
плечи Романову опустились две обнаженные руки.
Задохнувшись, он обернулся.
– Вы?!
Перед ним стояла Клара. В ее глазах, очень близко,
отражались две маленькие луны.
– Тихо, тихо, – прошептала она, лаская пальцами
его шею.
Алеша хотел прижать ее к себе, но это не так просто, если
одна рука на перевязи.
– Не бистро, не бистро, – снова шепнула Клара,
чуть отстранилась и сделала вот что: взяла его за левую ладонь и, раздвинув
легкий газ, положила ее себе на грудь. Под накидкой ничего не было – гладкая,
нежная кожа. От бешеного толчка крови Алеша чуть не потерял равновесие, так
закружилась голова.
– Я… я… знаю, это нельзя… это очень нельзя, –
бормотала Клара, подставляя ему лицо, шею, плечи для поцелуев. – … Все
равно… Пускай… Люны волшебной полёсы…
И всё завертелось…
Алеша лежал на спине совершенно обессиленный и, даром что
спортсмен, хватал ртом воздух, всё не мог отдышаться и прийти в себя. Клара же,
несмотря на кажущуюся хрупкость, усталой совсем не выглядела, дышала
размеренно, да еще мурлыкала песенку. Опершись на локоть, она водила пальчиком
по Алешиной груди. На пальчике посверкивало кольцо с алмазом. Вдруг острый ноготок
сердито царапнул по коже.
– Я знаю, что ты думаешь! Ты думаешь, что я без стыда.
Что я распутина, да? Танцорки все такие, да? Бесчестные? Скажи!
Ее глаза наполнились слезами.
– Нет, что ты…
Но Клара нетерпеливо мотнула головой: молчи!
– Я самая честная. Другие женщины притворяются, я нет.
Жизнь такая короткая! Молодость еще больше короткая! Ты мне так нравился, так
нравился… – Она просияла улыбкой, смахнула слезинку и пропела. –
«Сядь поближе, гитару настрой, будут плакать волшебные струны…»
Однако теперь настала очередь Алеши хмуриться.
– Этот лысый поэт, он тебе тоже… нравится?
Клара передернулась и легла на спину.
