Но стражники с кем-то разговаривали. Кто-то просился к царю. Птолемей встал, принял свой обычный строгий вид и подошел к ним. Во дворец просился молодой Эврилох, сын македонского вельможи Арсея, один из тех юношей, которых царь набирал из знатных семей для личных услуг.
— Прошу выслушать меня!
Птолемей внимательно поглядел на него. Юноша был бледен, губы его дрожали, широко открытые карие глаза были полны ужаса. У Птолемея сразу исчезла дремота.
— Войди. — И, не спуская с него холодных глаз, потребовал: — Говори.
— Заговор… — пролепетал Эврилох. Его крутой смуглый лоб заблестел от пота.
— Заговор? — Птолемей крепко схватил Эврилоха за плечо. — Кто? Где?
— Гермолай… все они… хотят убить царя!
Лицо Птолемея стало каменным. Серые глаза блестели ледяным блеском.
— Кто именно?
— Гермолай, сын Сополида… Царь приказал высечь его и отнял у него коня, не посчитался, что он македонский вельможа.
— Я знаю. Это было на охоте.
— Да. Гермолай убил кабана, а царь сам хотел убить этого кабана. Когда Гермолая высекли, он сказал, что не сможет жить, пока не отомстит царю.
— Мстит царю?! Мальчишка!
— Друзья ему говорили: не велика беда, если тебя похлестали немножко. А он: не велика беда, да велика обида.
— «Обида»! Он мог высказать царю свою обиду. Но убивать!
— О том, что он задумал, Гермолай сказал Сострату. А Сострат — его друг — согласился помочь. Потом они уговорили моего брата Эпимена.
— Твоего брата? И ты пришел сказать об этом?
— Да. Я пришел, потому что боюсь за жизнь царя.
— Дальше. Кто еще?
— Антипатр, сын Асклепиодара.
— Сатрапа Сирии?
— Да. И еще Антиклей. И Филота, сын фракийца Карсида. И… мой брат Эпимен.
— Как же ты узнал об этом?
— Эпимен рассказал Хариклу. А Харикл рассказал мне. Они ждали, когда будет дежурить Антипатр. Он должен был дежурить этой ночью…
— Сириянка!.. — пробормотал Птолемей. — О, вот что!
— И тогда они все пришли бы и убили бы царя, когда он спал.
Еле договорив, Эврилох в изнеможении опустился на пол. Птолемей окликнул его. Эврилох молчал, потеряв сознание.
Птолемей несколько минут сидел неподвижно, крепко сжав свои тонкие недобрые губы. У него было чувство, что он заглянул в бездну, в которую чуть не упало все — его царь, македонская армия, македонская слава… И прежде всего — он сам. Ужас охватил его. Мальчишки, избалованные придворной жизнью, богатством, бездельем, они все время около царя. Они подводят Александру коня и теперь, по персидскому обычаю, подсаживают на коня царя, который может и сам птицей взлететь на своего большого Букефала. Они подают ему еду и готовят ванну. Они стоят, охраняя царя, у его постели, когда он спит и лежит перед ними совершенно беззащитный, потому что спит крепко… А ведь у них — у каждого! — есть оружие.
— О!.. — глухо вырвалось у Птолемея. — О Зевс и все боги! Что же я сижу здесь?!
Он кликнул стражу, велел привести в чувство Эврилоха и прошел к царю.
Александр не сразу понял, что говорит Птолемей. А когда понял, то с минуту смотрел на Птолемея неподвижными глазами.
— Повтори их имена.
Птолемей повторил.
— Пусть их схватят и допросят. Надо, чтобы назвали всех, кто замешан в этом безумье. Всех!
Александр уронил на руку сразу отяжелевшую голову.
— Даже мальчишки! — в гневном отчаянии сказал он. — Что же делать, Птолемей? Я не могу высечь мальчишку — я, царь! — как он уже меч поднимает на меня!
Гефестион, который тихо вошел и молча слушал Птолемея, вмешался.
— Разве тебя некому защитить, царь, от измены? — сказал он. — Были сломлены сильные. Неужели эта сорная трава, выросшая здесь, сможет быть опасной? Я сам займусь ими. Не беспокойся.
Голос его был непривычно жестким. Александр поднял голову. Взглянув в лицо своего друга, он кивнул головой.
Гефестион занялся расследованием. Юноши сначала отказывались отвечать. Гефестион не кричал, не бранился. Он был терпелив. Но он был непреклонен. Когда юноши замолчали, он применил пытку. Ни один из них не выдержал раскаленной иглы. Рассказали все и о себе, и друг о друге. И где-то вскользь, неуверенно, неуловимо прозвучало имя Каллисфена.
— Я так и знал! — с негодованием закричал Александр. — Я знал, что этот человек замешан в заговоре, а может, да и вернее всего, он же и толкнул их на это! Они ходили за ним по пятам, а Гермолай — тот чуть не молился на него. Это его замысел! Каллисфена!
У Александра уже давно зрела к Каллисфену вражда. Заносчивый, часто бестактный и почти всегда противостоящий царю, Каллисфен словно умышленно растил к себе ненависть Александра.
Сразу вспыхнули в памяти оскорбительные выпады Каллисфена против царя, против его персидской свиты, против пышности царского двора.
«Он только и видит, как я утверждаю себя царем азиатских народов, — горько и мстительно думал Александр. — Но ни разу не заметил, как после роскошных церемоний, пиров и земных поклонов царю этот царь наутро, в простой, грубой хламиде ведет свое войско в бой, как этот царь вместе со своим войском терпит все невзгоды и все страдания!..»
А эта речь Каллисфена на пиру!
Александр, зная красноречие Каллисфена, пригласил его однажды произнести похвальную речь македонянам. Каллисфен произнес очень красивую речь: перечислил их заслуги, их доблесть, их отвагу… Македоняне были довольны.
Но Александр знал, что это лишь блестящая риторика, что сердце Каллисфена в этих похвалах не участвует.
— Достойные славы дела прославлять не трудно, — сказал Александр тогда, — но пусть Каллисфен покажет свое искусство красноречия и произнесет речь уже против македонян и справедливыми упреками научит их лучшей жизни!
Каллисфен произнес и эту речь. Какой же злой и язвительной она была! Какие тяжелые слова он нашел! Оказывается, только несчастные раздоры эллинов создали могущество Филиппа и Александра.
— Ведь во время смуты, — сказал он, — и жалкая личность может иногда достигнуть почетного положения!
Вот что он сказал!
Как тогда вскочили македоняне из-за столов! Как были оскорблены и за себя, и за царя…
Александр успокоил их.
— Олинфянин, — сказал он, — дал нам доказательство не своего искусства, но своей ненависти к нам.
Говорят, что, уходя с пира, Каллисфен повторил несколько раз:
— И Патрокл
[54] должен был умереть, а был ведь выше тебя.
