Лэшер по-прежнему ел только мягкую пищу, но истинное
вожделение питал исключительно к материнскому молоку. Прочую еду он потреблял
лишь потому, что на этом настаивала Роуан. Она утверждала, что его организм
нуждается в различных питательных веществах. Пытаясь разобраться в причинах
недомогания, Роуан задавалась вопросом, не были ли они связаны с кормлением
молоком. Из своей врачебной практики она знала, что кормящие матери зачастую
испытывали такие неприятные ощущения, как тупые боли и рези, которые с
некоторых пор начались у нее.
Роуан попросила Лэшера рассказать ей о тех далеких временах,
когда на свете еще не было Мэйфейрских ведьм — о самых древних событиях
прошлого, которые он только мог припомнить. И тогда он заговорил о хаосе, неком
беспросветном и беспредельном мраке, в котором ему довелось долго блуждать,
когда у него не было организованной памяти. Он говорил, что стал ощущать себя
личностью только начиная с…
— Сюзанны, — подсказала она.
Прежде чем подтвердить это утверждение, Лэшер окинул ее
отсутствующим взглядом. Потом его будто прорвало, и он принялся нараспев
перечислять одно за другим имена, словно раскручивать клубок ниток: Сюзанна,
Дебора, Шарлотта, Жанна Луиза, Анжелика, Мари-Клодетт, Маргарита, Кэтрин,
Джулиен, Мэри-Бет, Стелла, Анта, Дейрдре, Роуан!
На следующий день они вместе отправились в местное отделение
швейцарского банка, где Роуан перевела на свое имя очередную сумму денег,
направив ее по сложному пути — в одном случае через Рим, в другом — через
Бразилию. Немалую услугу оказал ей управляющий банком, порекомендовав
юридическую контору, в которой Роуан оформила свое завещание. Лэшер, терпеливо
наблюдая за ней со стороны, слышал, какие она делала в связи с этим
распоряжения. Как выяснилось, Майклу она отписала в пожизненное пользование дом
на Первой улице, а также любую часть наследства, какую он только пожелает.
— Но разве мы туда не вернемся? — удивился
Лэшер. — Рано или поздно мы с тобой непременно будем там жить. Ты и я
будем жить в этом доме! Он не получит его навсегда.
— Однако пока это исключено. Это сейчас невозможно.
Какое безумие!
Когда служащие юридической конторы отправили по электронной
почте запрос в Новый Орлеан, полученный ответ поверг их в трепет. Сообщение
подтверждало, что Майкл Карри был жив и находился по-прежнему в Новом Орлеане,
штат Луизиана, однако пребывал в тяжелом состоянии в отделении интенсивной
терапии.
Лэшер видел, как Роуан, склонив голову, тихо заплакала.
Спустя час после того, как они покинули юридическую контору, он велел ей
подождать его на скамейке в парке Тюильри, а сам куда-то ушел.
Отсутствовал он недолго, а когда вернулся, держал в руке два
новых паспорта. Раздобыв новые документы, они получили возможность сменить
отель и стать другими людьми. Роуан все еще не могла оправиться от потрясения и
преследовавшего ее недомогания, поэтому, стоило им перебраться в знаменитый отель
«Георг V», как она, рухнув на кушетку, проспала как убитая несколько часов
кряду.
Перед Роуан встало слишком много вопросов, которые
предстояло решить. Например, как организовать исследование Лэшера. Загвоздка
была не в материальных затратах — в этом смысле никаких трудностей у нее не
было, — а в техническом оснащении. Ей требовались специальные электронные
программы, а также аппаратура для сканирования мозга и тому подобное, другими
словами — оборудование, с которым без помощи медицинского персонала ей было не
справиться.
Они вместе вышли на улицу, чтобы купить Лэшеру тетради для
записей. Его внешний облик преобразовывался прямо на глазах, несмотря на то,
что, на первый взгляд, изменений можно было не заметить. Так, несколько
складочек появилось на костяшках пальцев и веках, что придало его лицу более
взрослое выражение. Ногти стали значительно жестче, хотя и оставались телесного
цвета. На лице появились первые признаки усов и бороды, которые он отпускал,
несмотря на их колючесть.
Роуан постоянно записывала свои наблюдения в блокнот,
маскируя их чересчур заумной медицинской терминологией. Она писала о том, что
Лэшеру не хватает воздуха, поэтому, куда бы они ни приезжали, первым делом он
бросался открывать окна. От нехватки кислорода у него даже случались приступы
удушья, а во время сна голова покрывалась испариной. Родничок у него с момента
рождения нисколько не уменьшился. Кроме того, он постоянно сосал материнское
молоко, что полностью ее истощило.
На четвертый день их пребывания в Париже Роуан настояла на том,
чтобы они отправились в большую центральную больницу. Поначалу Лэшер
сопротивлялся, но она сумела его уговорить, вскользь заметив, что люди
настолько глупы, что было бы очень забавно их провести, а именно: притвориться
медицинским персоналом и проникнуть внутрь больницы.
Эта идея пришлась ему по вкусу.
— В подобных делах я большой мастак, — с
торжественным видом заявил он, как будто в этой фразе заключался какой-то
особый смысл. С таким же достоинством и восхищением он произносил и многие
прочие фразы.
— Дорогая моя, дорогая! Жить бы нам, не трудясь и не
умирая!
Иногда он просто напевал шутливые стихотворения, которые
когда-то от кого-то услышал:
Мама, мамочка моя,
Можно искупаюсь я?
Ну конечно, моя дочка,
Юбку положи на кочку,
Туда же кофту и чулки,
Но к воде не подходи!
От этого детского стишка, который в свое время рассказала
ему Маргарита, равно как от ему подобных, он всегда заливался гомерическим
хохотом. Когда-то Стелла научила его скороговорке: «Четыре черненьких
чумазеньких чертенка чертили черными чернилами чертеж». Теперь он любил
повторять ее, с каждым разом ускоряя темп, так что под конец слова сливались в
длинную свистящую абракадабру.
Его забавляли причудливые идиомы английского языка, и Роуан
стала специально подбирать для него интересные обороты речи. Когда он слышал
такие выражения, как «Throw Mamma from a window a kiss»
[34]
, с
ним едва не случалась истерика. Воистину смешными казались ему приемы
аллитерации, поэтому он радовался, как ребенок, когда слышал такие песенки, как
эта:
Задачку задал мне король:
— Сухой, мол, вылезти изволь,
Сухой из мокрой речки!
А я на выдумку лихой,
Возьму и вылезу с ухой!
Казалось, чтобы прийти в веселое расположение духа, ему было
достаточно видеть шевелящиеся губы Роуан, с которых слетало очередное
четверостишие. Сначала Лэшер внимал ему как завороженный, а потом принимался
повторять его, словно навязчивую идею.
