— Ее держат на транквилизаторах. Подкармливают
внутривенно. За нее не волнуйся. Всю ночь она спала. Твой отец тоже слегка
успокоился. Он со Старухой Эвелин. Думаю, что у них сейчас Сесилия. Энн-Мэри
все время находится возле твоей матери.
— Так я и думала, — презрительно фыркнула Мона.
— Что ты собираешься делать, милая? Может, мне отвезти
тебя домой? Или поедем ко мне? Не желаешь погостить у меня немного? Что я могу
для тебя сделать? Если хочешь, можешь остаться у меня на ночь. Я тебя устрою в
комнате с розовыми обоями.
Мона отрицательно покачала головой.
— Со мной все хорошо, — ответила девушка,
несколько пренебрежительно пожав плечами. — Можете за меня не волноваться.
Я вполне за себя отвечаю. Я тут немного побуду и пойду домой.
— А как ты? — воскликнула Беа, обращаясь к Майклу. —
Нет, вы только на него посмотрите. Ведь у него даже румянец на щеках! Как будто
он заново родился.
— Да, вы почти правы. Извините меня, но мне тут нужно
кое-что обмозговать. Дело в том, что мне обещали прислать дело Роуан.
— Ой, да брось ты эти отчеты. От них только голова
болит. — Она огляделась, ища глазами Эрона, и, увидев его у
противоположной стены, сказала: — Эрон, не разрешай ему это делать.
— Он прочтет их, дорогая, — отозвался Эрон. —
Мне надо вернуться в отель. Меня ждет доктор Ларкин.
— Ах, ну да, конечно. Тебе пора ехать. — Взяв
Эрона под руку и поцеловав его в щеку, она направилась с ним к двери. —
Буду тебя ждать.
Рэндалл тоже встал, собираясь уходить. Одновременно из
столовой в холл вышли двое молодых Мэйфейров. И вновь началось длительное
прощание, исполненное сердечных слов, горестных рыданий и признаний в любви к
доброй и несчастной, прекрасной и великодушной Гиффорд. Беа, обернувшись к
Майклу и Моне, бросилась их обнимать и целовать, обливаясь слезами. Закончив
ритуал расставания, она направилась к выходу. Было очень трогательно глядеть со
стороны на то, как она взяла под руку Эрона и он повел ее вниз по ступенькам.
За ворота они вышли вслед за Рэндаллом.
Вскоре дом опустел. Мона стояла на пороге, махая вслед
гостям рукой. В своем детском платьице с передником и белой лентой волосах,
несмотря на то, что та являла собой неотъемлемую часть ее облика, выглядела
девушка немного не к месту.
Наконец она, обернувшись к Майклу, захлопнула за собой
дверь.
— Где тетя Вив? — осведомился Майкл.
— Тебя она не спасет, мой большой мальчик, —
ответила Мона. — Вместе с тетей Бернандетт она взяла на себя опеку над
детьми Гиффорд.
— А где Эухения?
— Уж не думаешь ли ты, что я ее отравила? — Мона
прошла мимо него через холл в библиотеку.
Майкл последовал за ней, исполненный неколебимой твердости,
праведных рассуждений и уверений, призванных противостоять искушению плоти.
— Больше этого не повторится, — с непреклонной
убежденностью начал он.
Едва они вошли в библиотеку, как Мона, закрыв за Майклом
дверь, тотчас обвила его шею руками.
Неожиданно для самого себя, словно находясь в каком-то
самозабвении, он принялся осыпать ее поцелуями и ласкать ей грудь. Вдруг его
руки скользнули вниз и задрали ситцевую юбку.
— Это не должно повториться! — продолжал твердить
он. — Я не позволю, чтобы это снова произошло. Слышишь? Ты даже не
оставляешь мне права выбора…
Мона продолжала льнуть к нему бедрами, нежно и страстно его
обнимая. В своем возбуждении она ничем не отличалась от взрослых женщин, с
которыми Майклу приходилось заниматься любовью. Раздался тихий щелчок. Мона,
потянувшись через плечо Майкла, закрыла на замок дверь библиотеки.
— Утешь меня, мой большой мальчик, — взмолилась
она. — Теперь, когда умерла моя любимая тетушка, я в самом деле чувствую
себя несчастной. Я не шучу. Мне вправду очень и очень горько. — Мона
отпрянула, и Майкл заметил, что у нее в глазах блестят слезы.
Мона расстегнула пуговицы ситцевого патья, которое тотчас
соскользнуло с нее вниз и комком упало на пол. Освободившись от его плена, она
предстала перед Майклом в нижней юбке и белоснежном бюстгальтере с ажурными
чашечками, очевидно из весьма дорогого кружева. Между обоими предметами
экипировки зазывно белела полоска бледной кожи. Беззвучно плача, Мона снова
бросилась к Майклу на шею и принялась алчно его целовать, запустив руку ему
между бедер.
Это окончательно сломило его сопротивление. Или, как
говорится, fait accompli
[29]
.
Они вместе упали на ковер, и, прежде чем погрузиться в
сладостный до боли мир, Майкл успел расслышать ее возбужденный шепот:
— Ни о чем не беспокойся.
Майкла клонило в сон, но уснуть он не мог. Слишком много
мыслей и чувств теснилось у него в душе. Слишком много событий случилось за
последнее время, которые он не мог так просто выкинуть из головы. Да и как,
интересно знать, он мог ни о чем не беспокоиться, если даже не мог закрыть
глаза? Он лежал без сна на полу рядом с Моной, мурлыча про себя какую-то
мелодию.
— Это же вальс Виолетты, — прокомментировала
она. — Побудь со мной немного, ладно?
Казалось, на какое-то время он задремал или провалился в
некое блаженное состояние. Его пальцы по-прежнему обнимали нежную девичью
шейку, а губы покоились у нее на лбу, когда раздался звон дверного
колокольчика. В холле послышались шаги Эухении.
— А вот и я, — по своему обыкновению громко
сообщила она. — Я пришла.
Прошло не более получаса с тех пор, как Райен запросил отчет
по делу Роуан, прежде чем его доставили Майклу домой. Ему не терпелось с ним
ознакомиться, но он не представлял себе, как это сделать, чтобы Эухения не обнаружила
спящей на ковре Моны. Но потом он вспомнил о Роуан, и его вдруг охватил такой
ужас, что он был не в силах выдавить из себя ни слова, не то чтобы принять
какое-то разумное решение или ответить что-нибудь удобоваримое своей прислуге.
Майкл сел, пытаясь собраться с силами и стараясь не глядеть
на лежавшую рядом обнаженную девочку, чья головка покоилась на подушке из ее
собственных волос. Какое неодолимое искушение являло собой для него ее юное
тело — великолепная грудь и столь же совершенный гладкий живот! Все в этой
девушке манило его с невероятной притягательной силой. «Майкл, ты свинья, как
ты только мог это сделать!»
Он слышал, как еще раз входная дверь с печальным стоном
захлопнулась, по холлу прошаркала медленным шагом Эухения, и вновь воцарилась тишина.
