— Знаешь, а мне даже нравится то, что они не просыхают
от пьянства. Нет, я не хочу, чтобы с ними что-то случилось, чтобы они на моих
глазах упились до смерти или что-нибудь в этом роде. Пусть себе живут. Зато
когда они пьяны, я свободна как птица. Терпеть не могу, когда приходит
какой-нибудь сердобольный родственник и начинает меня расспрашивать, когда я
ложусь спать и приготовила ли я уроки… А я могу гулять хоть по всему городу. И
никому нет до меня никакого дела.
Ее откровение слегка позабавило Пирса. Как ни странно, Мону
он обожал, хотя в его вкусе были создания, скажем так, более невинные и
жизнерадостные — такие как его невеста и одновременно двоюродная сестра Клэнси
Мэйфейр.
Даже если не принимать во внимание буквальное значение слова,
Мона отнюдь не невинное существо. Все дело в том, что у нее имелась своя
философия: никогда не считать себя плохой и не делать ничего дурного. В
остальном — полная свобода. Можно сказать, Мона всегда была своего рода
язычницей.
А свободой она и в самом деле пользовалась. И распоряжалась
ею в соответствии со своими языческими представлениями. Она даже заранее
просчитала, когда ей следует перейти к активной сексуальной деятельности.
Вскоре после того, как она начала воплощать свое намерение в жизнь, тетушке
Гиффорд постоянно сообщали о ее многочисленных связях.
— А ты знаешь, что ребенок обожает заниматься этим
делом на кладбище?! — кричала в трубку Сесилия.
Но что Гиффорд могла сделать? Она и так пропадала в доме
Моны почти постоянно, так что Алисию от одного ее появления уже начинало
тошнить. Мать Моны рада была не пускать Гиффорд на порог, но не тут-то было.
Что же касается бабушки Эвелин, то она не имела обыкновения делиться с кем бы
то ни было тем, что видела или не видела.
— Я рассказала тебе все о моих парнях, — однажды
заверила ее Мона. — Поэтому можешь на этот счет больше не волноваться!
По крайней мере, бабушка Эвелин перестала потчевать их
целыми сутками историями о том, как они с Джулиеном танцевали под виктролу. И,
возможно, из-за ее молчания Моне ни разу не довелось слышать о связи ее
прабабушки со Стеллой. И неудивительно. Об этом не пронюхал даже хитроумный
Лайтнер! В его документах ни словом не упоминалось о том, что Стелла состояла в
сексуальных отношениях с женщинами!
— Это были лучшие годы моей жизни, — с упоением
рассказывала бабушка Эвелин своим дочерям. — Это случилось с нами в
Европе, а точнее, в Риме. Даже не помню, где находились в это время Лайонел и
эта противная нянька. Наверное, она вышла погулять с Антой. Ничего подобного у
меня больше никогда и ни с кем не было. Иное дело — Стелла. В первую же нашу
ночь она рассказала мне о своих связях с женщинами. Сколько их было всего,
сосчитать невозможно. Она говорила, что любовь с женщиной подобна верхушкам
сливок. И я с ней вполне согласна. Попадись мне на моем веку еще такая женщина,
как Стелла, я вновь отдала бы ей свое сердце. Помнится, после возвращения из
Европы мы вместе поселились во Французском квартале. Стелла снимала там
небольшую квартиру. Мы лежали с ней на огромной кровати, ели устрицы с
креветками и пили вино. О, до чего быстро пролетели эти недели в Риме!..
Потом у них зашел разговор о виктроле, которую Джулиен
подарил юной Эвелин. Стелла все поняла и никогда не просила ее вернуть. Не то,
что Мэри-Бет. Та как-то раз пришла на Амелия-стрит и заявила:
— Отдай мне виктролу Джулиена.
Джулиен умер всего шесть месяцев назад, а Мэри-Бет уже, как
ураган, начала рыскать по его комнатам.
— Я, конечно же, не отдала ей виктролу, — сказала
бабушка Эвелин.
Потом она привела Гиффорд и Алисию в свою комнату и завела
виктролу. Они слушали старые песни, а также арии из «Травиаты».
— Эту оперу мы со Стеллой слушали в Нью-Йорке. Как я
любила Стеллу!
— Дорогие мои, — обратилась она однажды к Алисии,
Гиффорд и Моне, которые были тогда, по-видимому, слишком молоды, чтобы суметь
ее понять, — рано или поздно вы должны познать нежную и драгоценную любовь
другой женщины. Не будьте глупыми. В этом нет ничего неестественного. Такая
любовь подобна кусочку сахара в вашей чашке с кофе. Она все равно что клубничное
мороженое. Или чистейший шоколад.
Не удивительно, что после таких рассказов Алисия
превратилась в настоящую потаскуху. Она не отдавала себе отчета в том, что
делала. В ее постели перебывали почти все моряки, сходившие на берег в
увольнение, и целая армия солдат. Она спала со всеми подряд, пока Патрик не
взялся за ее перевоспитание.
Их первая ночь превратилась в сплошную попойку, а на
рассвете Патрик объявил, что берет Алисию на поруки. Он обещал позаботиться о
маленьком несчастном создании, заблудшей овце. Вскоре она забеременела от него
Моной. Это были веселые годы, наполненные шампанским и смехом. Теперь же от
былой романтики не осталось и следа: они оба превратились в обыкновенных
пьяниц. Не осталось ничего хорошего, кроме Моны.
Гиффорд взглянула на часы, золотые наручные часики, которые
ей подарила Старуха Эвелин. Осталось меньше часа до конца Мар-ди-Гра. Ровно в
полночь наступит среда Великого поста, и тогда ей можно будет вернуться домой,
в Новый Орлеан.
Она подождет до утра, а то и до полудня. Затем, невзирая на
жуткое встречное движение, поедет в Новый Орлеан, и часам к четырем уже будет
на месте. По дороге она остановится в Мобиле, у церкви Святой Сесилии, чтобы
поклониться предкам. Одно только воспоминание об этой церквушке, а также о
святых и ангелах принесло ей успокоение, и она смежила веки. Пусть прах
остается прахом. Еще один час — и она сможет отправиться домой.
Райен не мог понять, отчего жена так сильно боится праздника
Марди-Гра.
— Причина в том, что все вы соберетесь в доме на Первой
улице, — отвечала она, — и будете делать вид, что с Роуан ничего не
произошло. Вот это меня и пугает больше всего.
Она опять вспомнила про орден и дала себе слово, что позже
проверит, лежит ли он по-прежнему в ее сумочке.
— Ты должна понимать, что означает для семьи этот
дом, — с укором произнес Райен.
Ох уж этот Райен! Нашел кому говорить! Будто она сама этого
не знала. Будто она не росла в десяти кварталах от злополучного особняка и изо
дня в день не слушала истории из уст бабушки Эвелин.
— Я сейчас имею в виду не предания о Мэйфейрских
ведьмах, а только нашу семью в целом, — оправдывался он.
Гиффорд откинула голову на спинку кушетки. Ах, как было бы
здорово остаться в Дестине навсегда! Но это невозможно. И никогда возможным не
станет. Дестин был для нее убежищем, но не домом. Дестин был всего лишь пляжем
и домиком с камином.
