— Я бы умерла на этом чердаке, если бы не Джулиен. Этот
молчаливый безумец, бледный, как цветок, который никогда не видел солнца,
сделал мне ребенка. И этим ребенком стала твоя мать, которой была уготовлена
такая печальная участь.
— Но почему, почему дядюшка Джулиен сотворил это с
такой молоденькой девочкой?
Гиффорд только раз задала бабушке Эвелин этот вопрос, и
ответ оказался для нее столь неожиданным, что до сих пор звучал у нее в ушах
словно гром:
— Гордись тем, что в твоих жилах течет кровь Мэйфейров.
Гордись. Потому что Джулиен все предвидел. Линия наследственности стала терять
свою силу. К тому же я любила Джулиена. А Джулиен любил меня. Только не пытайся
понять этих людей — Джулиена, Мэри-Бет и Кортланда. Они были своего рода
гигантами. Таких на земле больше нет.
Гиганты на земле. Кортланд, сын Джулиена, был отцом бабушки
Эвелин, хотя она никогда этого не признавала, а Лаура Ли — ребенком Джулиена!
Господи! Гиффорд никогда не могла проследить линии наследственных связей без
помощи ручки и бумаги, да, честно говоря, ей никогда особенно не хотелось это
делать. Гиганты на земле! Скорее дьяволы из преисподней.
— О, как здорово! — восторгалась Алисия, слушая
эти истории. Она всегда не без удовольствия подтрунивала над страхами
Гиффорд. — Продолжай, бабушка Эвелин. Рассказывай, что было потом. Что
случилось со Стеллой?
К тринадцати годам Алисия уже испытывала страстную тягу к
спиртному. Хотя она была такой же худой и хрупкой, как Гиффорд, выглядела
Алисия гораздо старше своих лет. Она прожигала жизнь в ородских барах,
напиваясь до умопомрачения со всякими подозрительными мужчинами. Чтобы хоть
как-то усмирить непокорную, дедушка Филдинг решил выдать ее замуж за Патрика. И
как только его угораздило выбрать именно его! Как оказалось впоследствии, это
была плохая идея, несмотря на то, что дедушка действовал из лучших побуждений.
«И все эти люди — мои родственники… — с горечью размышляла
Гиффорд. — Сестра, вышедшая замуж за своего сколько-то там раз двоюродного
брата Патрика… Одно можно сказать наверняка, хотя Мона рождена от
родителей-алкоголиков, да к тому же и состоявших между собой в кровном родстве,
она далеко не идиотка. И пусть девочка слегка не вышла ростом, или, как говорят
в таком случае на Юге, немного „petite“
[21]
, во всех остальных
отношениях ей крупно повезло. Она умница, и быть неудачницей ей явно не
грозит».
Пожалуй, Мону можно назвать самой хорошенькой из всех
Мэйфейров во все времена. И кроме того, самой умной, самой беспечной и самой
воинственной. Что бы Мона ни вытворяла, тетя Гиффорд не переставала ее любить.
И не могла без улыбки вспоминать о том, как они стреляли в тире и в наушниках
слышался голос Моны:
— Давай, тетя Гиффорд, давай! А вдруг это тебе
когда-нибудь здорово пригодится? Давай, держи двумя руками!
О том, что Мона была не по годам взрослой девушкой,
свидетельствовала ее ранняя сексуальная зрелость. Она вбила себе в голову, что
должна познать как можно больше мужчин. От одной только мысли о столь безумной
идее Гиффорд начинало трясти. Правда, несмотря на то, что она старалась уберечь
племянницу от нежелательных последствий подобного поведения, следовало
признать, что сожаления скорее были достойны мужчины, ненароком привлекшие
внимание девушки, чем она сама. В этом вопросе Мона воистину была бессердечной.
Что она сделала с бедным Рэндаллом! Хотя Гиффорд так и не добилась ни от одного
из них объяснений, было вполне очевидно, кто из них двоих стал инициатором
случившегося. Наверняка Мона сама обольстила старика, после чего утратила к
нему всяческий интерес. Теперь при одном упоминании имени Моны с ним случался
едва ли не апоплексический удар. Он начинал клясться и божиться, что никогда в
своей жизни мухи не обидел, не то, что ребенка. Как будто кто-то грозился
упрятать его в тюрьму!
Кстати сказать, Таламаска с ее выдающимися учеными ничего не
знала о Моне. Равно, как не знала о Старухе Эвелин и дядюшке Джулиене. Да,
действительно, они понятия не имели о маленькой девочке, их современнице,
которой было уготовано стать настоящей ведьмой. И это далеко не преувеличение.
Гиффорд размышляла об этом со смущением и одновременно с
удовлетворением. Значит, о том, что представлял собой на самом деле дядюшка
Джулиен, почему он застрелил Августина и оставил после себя столько внебрачных
детей, членам Таламаски было известно не больше, чем членам семейства.
Значительную часть истории семьи, которую составили члены
Таламаски, Гиффорд считала совершенно неприемлемой. Какие-то привидения, духи…
Подобные вещи вызывали у Гиффорд откровенное отвращение. Она запретила Райену
распространять этот документ. Но, к сожалению, его успели прочитать сам Райен,
Лорен и Рэндалл. И что хуже всего, его полностью прочла Мона, как-то раз тайком
стащив бумаги со стола.
Правда, что касается Моны, то за нее не было нужды
беспокоиться: она умела отличать реальность от фантазии. Другое дело — Алисия,
которая напрочь лишена такой способности и поэтому и спилась. Большинство
Мэйфейров не знали границы реальности, в том числе и муж Гиффорд, Райен. В
своем отрицании всего сверхъестественного или заведомо дьявольского он был так
же далек от истины, как старая колдунья, которая везде видит одних только
духов.
Но Мона обладала трезвым умом. В прошлом году, позвонив
Гиффорд, чтобы объявить ей, что уже утратила девственность, Мона сообщила, что
факт дефлорации для нее не имел никакого значения и что самым важным для себя
аспектом этого действа она считала изменение собственных взглядов на мир. А
потом как бы невзначай добавила:
— Я принимаю противозачаточные таблетки, тетя Гиффорд,
и слежу за циклом. Мне пора начинать открывать для себя мир, набираться опыта и
все такое прочее. Или, как говорит бабушка Эвелин, «испить свою чашу». Но мне
совсем не безразлично собственное здоровье.
— Ты можешь отличить правду от лжи, Мона? —
спросила у нее Гиффорд. В глубине души она немного завидовала племяннице, и от
избытка чувств у нее на глазах выступили слезы.
— Да, могу, тетя Гиффорд. Ты же знаешь, что могу. К
тому же сегодня я еще провела генеральную уборку во всем доме. Вылизала его
так, что все блестит. Кроме того, уговорила маму и папу пообедать, пока они не
начали очередную ночную попойку. Словом, у нас все тихо и спокойно. Бабушка Эвелин
сегодня разговаривала. Сказала, что хочет сидеть на террасе и смотреть на
проезжающие машины. Так что за меня не волнуйся. У меня все схвачено.
Все схвачено! Вскоре после этого разговора Мона сделала
странное признание Пирсу, которое наверняка было заранее выдуманной ложью:
