Хорошо бы проснуться на следующий день, когда все уже
окажется позади! Гиффорд с таким предвкушением ожидала наступления поста,
словно от него зависел приход весны. Заранее разведя огонь, она улеглась на
кушетку и, чтобы как-то скоротать ближайший час, отдалась своим размышлениям.
Ей нужно было хотя бы чем-то себя занять, чтобы не считать медленно тянущиеся
минуты и не терзаться угрызениями совести из-за того, что она проигнорировала
общество своей семьи, собравшейся в особняке на Первой улице, а значит, ничего
не предприняла для предотвращения беды. Неожиданно она ощутила досаду на тех,
кто всегда мешал ей воплотить в жизнь свои благие намерения, кто не мог
отличить истинную угрозу от ложной и пропускал мимо ушей все, что говорила
Гиффорд.
Нужно было предупредить Майкла Карри, размышляла она, а
Роуан Мэйфейр. Но они ведь сами читали семейную историю. И должны были все
знать. Дом на Первой улице еще никому не принес счастья. Зря они туда
переселились. В этом состояла их роковая ошибка. Зло обитало в каждом кирпиче,
в каждом кусочке известки этого дома. В нем коротали свой век тринадцать ведьм,
не говоря уже о том, что на чердаке до сих пор хранились вещи Джулиена. В этих
вещах затаилось зло. Словно осиные гнезда, спрятанные в капителях коринфских
колонн, оно облепило весь особняк вместе с его потолками, навесами и карнизами.
Это был дом без надежд и без будущего. Гиффорд всегда это знала.
Чтобы это утверждать, ей не нужны были никакие исследователи
из Таламаски, прибывшие из Амстердама. То, что она знала, не прочтешь ни в
одной книге.
Причем осознание опасности пришло к ней с первым посещением
дома, когда, еще маленькой девочкой, ее привела туда любимая бабушка Эвелин. Ее
уже тогда называли Старухой, потому что ей было много лет, а в семье Мэйфейров
к тому времени уже появились несколько молодых Эвелин. Одна из них вышла замуж
за Чарльза Мэйфейра, другая — за Брюса. Однако об их дальнейшей судьбе Гиффорд
ничего не было известно.
Итак, они с бабушкой пришли на Первую улицу, чтобы навестить
тетушку Карлотту и бедную Дейрдре Мэйфейр, как всегда восседавшую на своем
троне — в кресле-качалке. Гиффорд тогда увидела знаменитое привидение, причем
удивительно ярко и отчетливо. Им оказался мужчина, все время стоявший у кресла
Дейрдре. Заметила его и бабушка Эвелин — в этом у Гиффорд не было никаких
сомнений. А тетушка Карлотта, эта строгая и высокомерная дама с норовистым
характером, без умолку болтала с ними в мрачной гостиной, будто никакого
призрака и в помине не было.
Что же касается Дейрдре, то к тому времени она уже
практически впала в невменяемое состояние.
— Бедное дитя, — посетовала тогда бабушка
Эвелин. — Джулиен все это предвидел.
Это была одна из тех фраз, которые часто повторяла Старуха
Эвелин, но всегда наотрез отказывалась давать им объяснения. Позже она сказала
своей внучке Гиффорд:
— Дейрдре пришлось познать всю горечь жизни и не
довелось испытать ни капли радости от принадлежности к нашему семейству.
— А разве в этом есть радость? — спросила тогда
Гиффорд. Тот же вопрос задавала она себе и сейчас.
Гиффорд казалось, что под словом «радость» Старуха Эвелин
подразумевала нечто такое, что хранили в себе старые пластинки и фотографии, на
которых были запечатлены она и дядюшка Джулиен. На одной из них они — оба в
белых плащах и темных очках — сидели летним днем в машине. На другой — стояли
под дубами в парке Одюбон. Третья фотография была сделана в комнате Джулиена на
верхнем этаже…
После смерти Джулиена Эвелин провела десять лет в Европе
вместе со Стеллой. У нее там были какие-то «дела», при упоминании о которых
Старуха Эвелин всегда принимала торжественный и серьезный вид.
Когда бабушка Эвелин еще не прекратила говорить, она с
большим удовольствием делилась впечатлениями своей далекой молодости. Помнится,
прежде чем поведать ту или иную историю, она понижала голос до таинственного
шепота. В особенности она любила рассказывать о том, как Джулиен затащил ее в
постель, когда ей было тринадцать, и как он, явившись на Амелия-стрит, кричал
без умолку перед окнами ее дома: «Эвелин, спускайся, спускайся!», пока дедушка
Уолкер не выпустил внучку из спальни на чердаке, куда сам же ее и запер.
Отношения между дедушкой Эвелин и Джулиеном не сложились
из-за имевшего место в прошлом несчастного случая. Это произошло на Ривербенде,
когда Джулиен был еще мальчишкой и из-за неосторожного обращения с оружием стал
невольным убийцей своего двоюродного брата Августина. Внук Августина поклялся,
что на всю жизнь возненавидит того, кто застрелил его предка. Правда, в семье
Мэйфейров предки у всех были практически одни и те же. Ветви их фамильного
древа настолько тесно переплетались друг с другом, что стали подобны колючей
лозе, наглухо заполонившей окна и двери замка Спящей Красавицы.
Как ни удивительно, но тринадцатилетняя Мона сумела отлично
разобраться во всех хитросплетениях. С помощью компьютера она восстановила
семейное древо и в доказательство тому совсем недавно с гордостью заявила, что
на ней соединяется больше линий, нисходящих от Джулиена и Анжелики, чем на
ком-либо еще. Очевидно, нет смысла напоминать, что все эти линии вели свое
начало от древних Мэйфейров, живших на Сан-Доминго. Всякий раз, когда Гиффорд
вспоминала об этом, ей становилось не по себе. Она беспокоилась за Мону. Уж
лучше бы девочка уделяла больше внимания своим сверстникам и интересовалась
одеждой, а не жизнеописанием семьи, компьютерами, гоночными машинами и оружием.
— Неужели эта история с ружьем ничему тебя не
научила? — в свое время увещевала Мону Гиффорд. — Все беды начались
именно с проклятого ружья. Из-за него между нами и Мэйфейрами с Первой улицы
образовалась глубочайшая пропасть.
Но разве могли какие-то аргументы тетушки Гиффорд остановить
Мону, одержимую как в большом, так и в малом? Пять раз Гиффорд поддавалась на
уговоры племянницы пойти в проклятый стрелковый тир, который находился на
другой стороне реки. Той, видишь ли, позарез хотелось научиться стрелять из
большого револьвера тридцать восьмого калибра. Тетушку приводили в ужас
подобные увлечения племянницы. Тем не менее, она предпочитала уступить Моне,
дабы не волноваться из-за того, что та занимается неизвестно чем без пригляда
взрослых.
К тому же увлечения девушки почти всегда находили одобрение
у Райена. Более того, после нескольких посещений тетушкой Гиффорд тира, где она
обучалась стрельбе вместе с племянницей, муж заставил ее на всякий случай
держать оружие в машине. А также уговорил принести пистолет в дом.
Моне еще многое предстояло узнать. Интересно, рассказывала
ли ей бабушка Эвелин свои истории? Подчас она нарушала молчание. Ее голос с
прежних времен не изменился, поэтому при желании она, как старшина племени,
могла затянуть песнь про ушедшие в прошлое времена.
