Возбужденному моему воображению все представало в
преувеличенном свете. Бревно, горевшее в камине, казалось мне огромным, как
дерево. Впрочем, на нем и правда сохранились остатки ветвей, напоминавшие руки
с обрубленными ладонями. Бревно горело чрезвычайно ярко, и отец шепотом
объяснил мне, что это традиционное рождественское полено. По словам отца, его
братья собственноручно срубили подходящее дерево и притащили увесистый ствол из
леса.
— Полено будет гореть все двенадцать дней
Рождества, — сказал отец.
Наконец дамы и кавалеры заняли места по обеим сторонам
длинного стола и по широкой лестнице в зал величаво спустился глава клана, отец
моего отца, Дуглас, великий граф Доннелейта.
То был убеленный сединами старик с пышной белой бородой и
удивительно румяными щеками. На нем был тартан — клетчатая шотландская юбка,
которую он носил с чрезвычайным достоинством. Его сопровождали три женщины
редкой красоты — то были его дочери, мои родные тетки.
Отец вновь шепотом предупредил, что я должен молчать и
воздержаться от вопросов. Замечу, джентльмены, что я уже успел привлечь
внимание собравшихся за столом. «Кто этот высокий молодой человек? » — то и
дело слышалось вокруг. К тому времени у меня выросли борода и усы, густые,
темно-каштанового оттенка. Кожа моя по-прежнему оставалась гладкой и нежной,
однако же меня никак нельзя было принять за рослого мальчика. Волосы мои тоже
отросли и уже доставали до плеч.
С нескрываемым любопытством я наблюдал за тем, как
рассаживались гости. Я видел, как на верхней площадке лестницы появился хор
монахов — все в длинных белых одеяниях, на голове у каждого выстрижена тонзура,
то есть оставлен лишь узкий круг волос над ушами. Хор запел, и дивный напев его
был преисполнен радости и печали одновременно. Должен сказать, музыка, которую
я слышал впервые, явилась для меня огромным потрясением. Она одурманила меня,
точно ядовитое зелье, пронзила, точно стрела. В какое-то мгновение у меня даже
перехватило дыхание.
Однако происходящее вокруг по-прежнему не ускользало от
моего внимания. Слуги внесли в зал исполинскую голову жареного кабана,
возлежавшую на золотом блюде в окружении зелени, золотых и серебряных
украшений, а также расписных деревянных яблок, которые удивительно походили на
настоящие.
Следом прямо на длинных вертелах для жарки в зал были
внесены кабаны, предназначавшиеся для еды. Слуги опустили дымящиеся туши на
специальные маленькие столики и принялись разрезать ароматное мясо.
Да, и зрение мое, и слух жадно впитывали новые впечатления.
Но сознание мое было полностью поглощено сладостными песнями монахов. Старинный
гаэльский гимн, вылетающий из множества нежных глоток, до сих пор звучит у меня
в ушах:
Что за дитя мирно спит сейчас
В объятиях Девы Марии…
Джентльмены, вы наверняка знаете эту старинную песню. Она
сложена примерно в те же времена, когда в Ирландии и Шотландии возник обычай
праздновать Рождество. Если вам знакома эта упоительная мелодия, вы, возможно,
поймете, что творилось со мною в те мгновения, когда сердце мое пело вместе с
хором монахов и музыка заполняла собой все вокруг.
Мне казалось, я вновь обрел блаженство, которое испытывал в
материнской утробе. А может, я познал блаженство в другом месте и в другое
время? Я знал лишь одно: чувство, охватившее меня, невероятно глубокое и полное
чувство, было мне уже знакомо. Оно не имело ничего общего с приступом
неистового возбуждения. То была чистая, высокая радость. Мне хотелось
танцевать, я едва сдерживался, чтобы не схватить за руки тех, кто сидел за
столом со мной рядом. Я сознавал, что переживаю сейчас редкие, драгоценные
мгновения, за которые давным-давно мне пришлось дорого заплатить.
Пение прекратилось так же внезапно, как и началось. Монахам
налили вина. Они спустились по лестнице и покинули зал так же беззвучно, как и
вошли сюда. Гул оживленных голосов вокруг меня становился все громче.
Глава клана уже несколько раз поднимался, провозглашая
тосты. Вино лилось рекой. Люди, сидевшие за столом, вовсю работали челюстями.
Отец время от времени отрезал куски от огромных кругов сыра и протягивал их
мне. Я поедал их, точно взрослый человек. Потом отец украдкой послал за молоком
для меня. Гости, поглощенные едой, разговором, смехом и шутками, не обратили на
это внимания.
Но по мере того, как проходило время, я все чаще ловил на
себе любопытные взгляды. До слуха моего все чаще долетали недоуменные
перешептывания. Некоторые из гостей откровенно указывали на меня пальцами или,
нагнувшись через стол, без обиняков спрашивали у моего отца:
— Кого это ты привез с собой?
Всякий раз отец делал вид, что взрыв смеха или слишком
громкий разговор мешают ему ответить. Я заметил, что ел он без всякого аппетита
и время от времени бросал по сторонам обеспокоенные взгляды. Внезапно он
вскочил на ноги и поднял кубок. Длинные спутанные волосы отца мешали мне
разглядеть выражение его лица, однако я слышал его взволнованный звенящий
голос, легко перекрывший стоявший в зале шум:
— Возлюбленный мой отец и дорогая матушка, старшие мои
братья и досточтимые родственники, позвольте мне представить вам сего юношу —
моего сына Эшлера!
В ответ раздался хор изумленных голосов, оглушительный рев,
который внезапно смолк, уступив место потрясенному молчанию. В течение
нескольких мгновений лишь прерывистые вздохи да испуганный шепот нарушали
тишину. Взоры всех собравшихся были устремлены на нас — на отца и на меня. Отец
сделал знак правой рукой, и я, догадавшись, чего он хочет, встал рядом с ним во
весь рост — я возвышался над отцом на целую голову, хотя по сравнению с другими
мужчинами он отнюдь не выглядел низкорослым.
И вновь до слуха моего долетел шелест вздохов и
перешептываний. Одна из женщин даже испуганно вскрикнула. Глава клана устремил
на меня пристальный взгляд из-под косматых седых бровей. В его прозрачных
голубых глазах сверкнул недобрый огонек. Охваченный дурным предчувствием, я
бросил растерянный взгляд по сторонам.
Монахи, до той поры ожидавшие в холле, опять вошли в
трапезный зал. Некоторые из них приблизились к столу, дабы получше меня
разглядеть. Эти люди в длинных, подобных женским одеяниях, с блестящими лысыми
макушками поразили мое воображение. Один за другим монахи подходили к столу, а
волнение, охватившее гостей при неожиданном известии, все усиливалось.
— Это мой сын! — вновь провозгласил отец. —
Плоть от плоти моей! Это Эшлер, вновь пришедший в мир!
На этот раз испуганные крики вырвались из уст сразу
нескольких женщин. Некоторые из них лишились чувств. Мужчины повскакали со
скамей. Глава клана тоже поднялся со своего места и со всей силы ударил по
столу обеими кулаками. Приборы и тарелки жалобно зазвенели, а из кубков
выплеснулось вино.
Внезапно, с неожиданной для своего возраста легкостью, глава
клана вскочил на скамью.
