Я помню, как, едва родившись, лежал на кровати рядом с
матерью. То была огромная, высокая кровать, покрытая богатой резьбой, с витыми столбиками
и балдахином из темно-красного бархата. И потолок, и стены комнаты были обиты
темными деревянными панелями. Мать моя сотрясалась от рыданий. Она была в ужасе
и смятении. Вижу ее как сейчас — бледную темноглазую женщину, изнуренную родами
и дрожащую. Я сосал из ее груди, и она находилась в моей власти, ибо я был выше
ее ростом и намного сильнее. Крепко сжимая ее в объятиях, я жадно припадал к ее
соскам.
Я знал, кто она такая, знал, что недавно вышел из ее утробы.
Я знал также, что над жизнью моей матери нависла опасность, ибо, как только
станет известно, что она произвела на свет чудовище, ее незамедлительно объявят
ведьмой и предадут жестокой казни. Мать моя была королевой. Королевам не
пристало производить на свет чудовищ. Король пока не видел меня, так как
фрейлинам матери путем разнообразных ухищрений удавалось не пускать его в
спальню. Я знал это. Фрейлины тоже трепетали от страха — и за свою госпожу, и
за меня, ее отпрыска.
Я жаждал материнской любви и ласки. Жаждал материнского
молока. Я слышал, как слуги короля колотят в двери. Они угрожали силой
ворваться в опочивальню королевы. Требовали, чтобы им разъяснили причины, по
которым вход в ее покои закрыт.
Моя мать заливалась слезами, отводила от меня взор и
брезговала даже прикоснуться ко мне. Она говорила без умолку — я знал, что она
говорит по-английски. Мать твердила, что Бог наказал ее за совершенные
прегрешения, наслал кару и на нее, и на короля, ее супруга, и что все их мечты
пошли прахом. Да, я был наказанием, посланным с небес, — размеры мои и
пропорции тела, отнюдь не свойственные новорожденному дитяти, со всей
очевидностью свидетельствовали о том, что королева родила монстра. Человеческое
существо не могло иметь при рождении подобное обличье.
Что еще я знал при рождении? Пожалуй, лишь то, что обретаю
плоть не в первый раз. Я вновь вернулся в мир, уже мне знакомый. Затянувшееся
путешествие снова завершилось прибытием в удобный и безопасный порт. Я был
счастлив.
А еще я знал, что сейчас многое зависит от меня самого.
Я попытался успокоить мать, открыв, что способен говорить.
Сообщил, что вдоволь напился ее молока. Сказал, что теперь могу уйти и
самостоятельно отыскать себе пропитание — молоко или сыр. Заверил ее в том, что
помогу ей избежать опасности. Ради спасения матери, сказал я, мне следует
незаметно исчезнуть из дворца, так, чтобы никто из его обитателей меня не
увидел.
Мать моя лишилась дара речи, услышав, что с губ моих слетает
не только членораздельная, но и разумная речь. Она была поражена, убедившись,
что гигантский новорожденный обладает хитрым и изворотливым умом, отнюдь не
свойственным младенцу. Вскочив с кровати, она сквозь слезы смотрела на меня с
невыразимым изумлением. Потом мать протянула вперед свою левую руку, и взору
моему открылась ведьмина метка — шестой палец. Мне было известно, почему я
пришел в этот мир через ее чресла. Это случилось благодаря тому, что она
ведьма. Но подобно всем другим матерям, способствовавшим моему рождению, она ни
в чем не была виновата. Я знал также, что мне необходимо как можно скорее
покинуть дворец и отыскать горную долину.
Далекая долина представала мне в видениях — туманных,
размытых и неясных. По изменчивости и непостоянству эти видения можно было
сравнить лишь с горным эхом. «Что это за долина?» — постоянно задавался я
вопросом. И не находил ответа. Однако оставаться далее во дворце было слишком
рискованно. Внезапно видения мои обрели отчетливость. Теперь я увидел круг,
сложенный из камней, в пределах которого стояли люди. Внутри людского круга
находился новый каменный круг, затем вновь круг, образованный стоящими
людьми, — и так до бесконечности. Все эти круги вращались, и из них
доносился звук, подобный пению.
Но, лишь мелькнув перед моим внутренним взором, картина эта
исчезла.
Я сообщил матери, что пришел из горной долины и должен
немедленно вернуться туда. Она же, горестно воздев руки, прошептала имя моего
отца, Дугласа из Доннелейта. Потом она приказала служанкам отыскать Дугласа,
который в это время находился при дворе, и привести его к ней. Едва слышным
шепотом она произнесла какие-то признания, смысл коих остался неясным для меня.
Если мне не изменяет память, она говорила о ведьме, совокупившейся с колдуном,
о том, что Дуглас стал самой страшной ее ошибкой. Пытаясь подарить королю
долгожданного наследника, она погубила себя.
Мать вновь упала на кровать и едва не лишилась чувств.
Через маленькое окошечко в двери, ведущей в потайной
коридор, служанки передали записку тому, кого ждала мать. Меж тем повивальная
бабка сообщила придворным, толпившимся в коридоре, печальную новость: исход родов
королевы оказался неблагополучным и ребенок появился на свет мертвым.
Оказывается, я мертв! Услышав это, я не мог сдержать смех,
негромкий, заливистый смех. Смеяться было чрезвычайно приятно — так же приятно,
как дышать и сосать молоко. Однако фрейлины королевы, услышав мой смех,
переполошились еще больше. Я должен был родиться в любви и радости, однако все
вышло совсем иначе.
Голоса за дверью провозгласили, что король желает увидеть
своего новорожденного сына.
— Пожалуйста, оденьте меня, — взмолился я, —
поторопитесь. Я не могу более оставаться нагим и беззащитным.
На этот раз служанки королевы с радостью исполнили мою
просьбу. Через тот же потайной ход было передано распоряжение принести
необходимую одежду.
Я не имел понятия о том, как мне следует выглядеть. Никогда
не видел ничего подобного костюму, который был мне доставлен. Чем больше я
смотрел на фрейлин и служанок, на повивальную бабку и на свою мать, тем
отчетливее понимал, что за время моего отсутствия в этом мире все вокруг
изменилось до неузнаваемости.
«Изменилось по сравнению с чем?» — можете спросить вы.
Вопрос останется без ответа, ибо я его не знаю. Итак, меня поспешно облачили в
костюм из зеленого бархата, принадлежавший самому высокому и худому из всех
королевских придворных. Рукава украшала богатая вышивка. Короткая накидка была
отделана меховой опушкой. На меня надели также позолоченный пояс, камзол с
короткими полами и узкие штаны в обтяжку — натянуть их было трудно, ибо ноги
мои оказались слишком длинными.
Взглянув на собственное отражение в зеркале, я подумал:
«Превосходно!» Несомненно, я отличался редкой красотой, в противном случае
страх, овладевший фрейлинами и служанками, был бы еще сильнее.
Мои темно-каштановые волосы еще не доставали до плеч, но
были уже довольно длинны и росли с поразительной быстротой. Карие мои глаза
своим ореховым оттенком напоминали глаза матери. Я надел отороченную мехом
шляпу, которую подали мне служанки.
Взглянув на меня, повивальная бабка, охваченная
благоговейным восторгом, повалилась на колени.
