Мы занялись любовью. Потом мы говорили и не могли
наговориться. Когда взошло солнце, мы лежали, сжимая друг друга в объятиях.
Эвелин рассказала мне, что теперь домашние обращаются с ней гораздо лучше. Ей
разрешают выходить, и вечерами она частенько гуляет по городу. Она несколько
раз каталась на машине, а еще у нее есть теперь настоящие ботинки и много
красивых вещей. Ричард накупил ей замечательных платьев. А Кортланд подарил
пальто с меховым воротником. Даже Мэри-Бет сделала ей чудесный подарок:
зеркальце в серебряной оправе и щетку для волос с серебряной ручкой.
На рассвете я завел виктролу. Мы с Эвелин танцевали вальс.
То было сумасшедшее утро, подобное тем сумасшедшим утрам, что обычно наступают
в танцевальных залах ресторанов и таверн после бессонных, пьяных и разгульных
ночей. Однако мы с Эвелин танцевали в моей спальне. Наряд ее состоял только из
нижней юбки, отделанной розовым кружевом, да розовой ленты в волосах. Мы
кружились и кружились, заливаясь смехом, и вдруг кто-то — то есть, разумеется,
это была Мэри-Бет — распахнул дверь.
Я лишь улыбнулся. Я знал, что Эвелин придется уйти. И знал,
что ангелоподобное дитя непременно посетит меня вновь.
В темноте ночи я разговаривал со своей виктролой.
Я просил ее вновь сотворить чудо, хотя, разумеется, не верил
в подобные вещи. На протяжении всей своей жизни я упорно отказывался даже
мысленно допустить их существование. Однако теперь, срезав ногти, я засунул их
под крышку виктролы. Туда же поместил и прядь своих седых волос. Потом,
разрезав палец, я размазал кровь по стенкам виктролы. Таким образом я превратил
музыкальный ящик в свое собственное подобие, в нечто вроде ведьминой куклы, над
которыми раньше потешался. После этого я закружился по комнате, напевая вальс.
Я кружился и твердил:
— Я вернусь, я вернусь. Когда я буду нужен в этом мире,
я буду рядом. Когда меня позовут, я буду рядом. Я приду, я приду.
Тут мне явилось жуткое видение. Мне казалось, будто я уже
умер и восстаю из могилы. Я видел луч невыносимого яркого света и, отвернувшись
от него, простер вперед руки и начал ввинчиваться в воздух, который становился
все более плотным, густым, как темнота. Я понимал, что навеки связан с землей.
И догадывался, что в этой непроглядной тьме полным-полно призраков, подобных
мне заблудших душ, не верящих в рай и страшащихся ада. А музыка играла и
играла.
В конце концов я понял тщетность своих жалких попыток
колдовства, понял, что успех магии зависит от способности сосредоточиться,
сфокусировать силу, что колдующий совершает выбор и вкладывает в это всю свою
страсть и огромную энергию. Я непременно вернусь! Я непременно вернусь! Эти
слова я напевал на мелодию вальса.
Вернусь!
В опасную пору, когда над живыми нависнет угроза!
Да, в час тяжелых испытаний я вернусь!
Иначе в Эдем будут двери закрыты,
Иначе весь род наш в могиле почит.
Майкл, прошу вас, вспомните пророческую поэму, которую я вам
прочел.
Без сомнения, она отпечаталась в вашей памяти так же
глубоко, как и в моей. И смысл этих строк наверняка открыт для вас.
Майкл, я уже говорил вам: если бы схватка завершилась, меня
уже не было бы здесь. Вы прибегли к любви, Майкл, вы воспользовались ею и
поняли, что этого недостаточно. Но есть другие доступные вам орудия. Помните
слова: «На грубый предмет возложите сей труд». И когда вы увидите его,
действуйте жестоко и неумолимо. Не позволяйте природной доброте одержать над
вами верх.
Будь борьба окончена, разве мне позволили бы вновь вернуться
сюда? Разве позволили бы вновь услышать вальс под этой крышей? Прошу вас,
Майкл, время от времени заводите мою виктролу и ставьте пластинку с моим любимым
вальсом. Пусть он звучит, когда меня здесь нет.
Но позвольте мне рассказать о последних ночах, сохранившихся
в моей памяти. Я чувствую невероятную усталость. Рассказ мой близится к концу —
рассказ, но не история. Продолжить историю теперь предстоит вам. А мне осталось
сказать лишь несколько слов в завершение. И прошу вас, Майкл, не забудьте о
своем обещании. Заводите для меня музыку. Пусть она звучит мне на радость, хотя
неизвестно, где я буду пребывать — в раю или в аду. Никому не дано знать это, и,
возможно, тайна останется нераскрытой.
Неделю спустя я подарил Эвелин свою маленькую виктролу.
Воспользовавшись тем, что однажды все мои домочадцы разошлись по своим делам, я
послал к девочке Ричарда с просьбой привезти ее как можно скорее. В свою комнату
я распорядился принести большую виктролу, стоявшую прежде в столовой. Вам
хорошо знаком этот изрядных размеров музыкальный ящик, обладавший превосходным
звучанием.
И вот, когда Эвелин приехала и мы с ней остались одни, я
попросил ее взять с собой маленькую виктролу, держать ее в своей комнате и ни в
коем случае никому не отдавать. О подарке я не стал рассказывать даже Ричарду,
опасаясь, что тот все откроет Мэри-Бет, стоит ей как следует на него надавить.
— Возьми ее, — сказал я Эви. — И когда будешь
возвращаться домой, всю дорогу напевай без умолку.
Я решил, что подобная предосторожность необходима на тот
случай, если Лэшер сейчас обретается поблизости и увидит, как Эвелин увозит эту
волшебную игрушку. Пение Эвелин не позволит ему постичь значение этого события.
Как вы помните, я не раз убеждался на горьком опыте, что дух способен читать
мысли.
Я чувствовал себя способным на отчаянные поступки.
Как только Эви вышла и ее звонкий голосок растаял где-то
внизу, я покрутил ручку большой виктролы и вызвал Лэшера. Таким образом я
рассчитывал помешать ему преследовать Эвелин.
Как только он явился, я обратился к нему с мольбой:
— Лэшер, прошу тебя, защити маленькую Эви. Ради меня,
защити ее от всех обид и напастей. Не оставь это бедное дитя.
Несмотря на то что музыка отвлекала его, Лэшер выслушал меня
с вниманием. Невидимый, он тяжелой поступью прошелся по комнате, так что
картины, висевшие на стенах, задрожали, а безделушки, стоявшие на каминной
полке, издали нестройный звон. Я был рад всем этим свидетельствам, доказывавшим,
что он по-прежнему рядом.
— Хорошо, Джулиен, — внезапно услышал я его голос.
И увидел его самого. Лэшер танцевал с самым беззаботным видом, ноги его летали
по половицам, и, судя по скрипу, можно было подумать, что он обладает весом. На
лице его играла улыбка. Ослепительная улыбка. В какой-то момент я горько
пожалел, что так никогда и не сумел полюбить его.
«Наверное, Эви уже дома», — пронеслось у меня в голове.
Прошло несколько недель.
