Возможно, эта ночь больше подходила для тщательного
обследования мансарды. А вдруг удастся отыскать виктролу и завести ее? Не
исключено, что вместе с патефоном хранятся и старые пластинки — даже та,
которую обычно заводила бабушка Эвелин. А что, если в эту темную ночь ей
доведется повстречать самого дядюшку Джулиена? Что, если сейчас вовсе не время
заниматься Майклом?
Но как великолепен, как хорош был ее рабочий интеллигент
Эндимион!
[15]
Нос с небольшой горбинкой, неглубокие бороздки
на лбу. Вылитый Спенсер Трейси
[16]
, мужчина ее мечты. А, как
говорится, лучше синица в руках, чем журавль в небе, что применительно к ее
ситуации означает примерно следующее: лучше иметь мужчину наяву, чем двух
призраков во сне.
Кстати, о руках… Они у него были большие и мягкие — чисто
мужские. Ему никто никогда не скажет: «У вас пальцы скрипача». Прежде Мона
находила сексуальными мужчин с изящными руками и чертами лица. Таких, как,
например, кузен Дэвид — с гладким, без щетины, лицом и одухотворенным взглядом.
Однако вкусы меняются, и с некоторых пор ее в большей мере привлекал так
называемый мужественный тип — сильные, мускулистые, грубоватые самцы.
Она коснулась пальцами сначала подбородка Майкла, потом шеи
и кончика уха, провела рукой по вьющимся темным волосам. Что в мире могло быть
мягче и прекраснее этих легких завитков! У ее матери и у тети Гиффорд были
такие же чудесные черные волосы. Рыжая копна Моны никогда не будет столь
мягкой. Потом девушка ощутила легкое, но теплое и приятное благоухание его
кожи. Не удержавшись, она наклонилась и поцеловала его в щеку.
Внезапно Майкл открыл глаза, но взгляд их казался невидящим.
Мона присела рядом с ним на кровать, хотя понимала, что подобное вторжение в
его жизнь — поступок, мягко говоря, неблаговидный. Тем не менее, она ничего не
могла с собой поделать. Он повернулся. Разве не этого она добивалась?..
Внезапно ее охватило непреодолимое желание, напрочь, однако, лишенное эротики.
Это было чисто романтическое чувство. Ей хотелось, чтобы он ее обнял, поднял на
руки, поцеловал… — в общем, сделал нечто в этом роде. Она хотела ощутить на
себе его руки, оказаться в объятиях не мальчика, но мужа. Все-таки здорово, что
он давно уже вышел из юношеского возраста. Сейчас перед ней лежал дикий зверь,
могучий, неотесанный, грубый, с бледными губами и непокорными мохнатыми
бровями.
Она поняла, что он проснулся и смотрит на нее. В тусклом
свете уличных фонарей его лицо выглядело бледным, но виделось вполне отчетливо.
— Мона!.. — прошептал он.
— Да, дядя Майкл. В этой суматохе все про меня
позабыли. Можно мне провести у вас ночь?
— Но, милая моя, нужно позвонить твоим папе с мамой.
Он начал подниматься, и его очаровательно взлохмаченные
волосы упали ему на глаза. Не было никаких сомнений, что он все еще находится
под действием лекарств.
— Нет, дядя Майкл! — сказала она быстро, но мягко,
положив руку ему на грудь. Потрясающее впечатление! — Мои папа и мама
давно уже спят. Они думают, что я в Метэри, с дядей Райеном. А дядя Райен
полагает, что я дома. Не надо никому звонить. Вы только взбудоражите всех, и
мне придется брать такси, чтобы ехать домой в одиночестве. А я этого совсем не
хочу. Я хочу провести ночь здесь.
— Но они поймут…
— Мои родители? Уверяю вас, они ничего не поймут. Дядя
Майкл, вы видели моего отца сегодня вечером?
— Да-а, дорога-а-я, видел. — Он попытался подавить
зевок, но безуспешно и от этого почувствовал себя неловко и внезапно напустил
на себя участливый вид. Очевидно, он счел неприличным зевать при обсуждении ее
отца-алкоголика.
— Он долго не протянет, — мрачным тоном произнесла
она. Больше ей не хотелось говорить об отце. — Я не могу оставаться на
Амелия-стрит, когда они с матерью напиваются. Там нет никого рядом, кроме
бабушки Эвелин. Из-за них она уже давно потеряла сон, потому что все время
должна следить за ними.
— Бабушка Эвелин, — пробормотал в раздумье
Майкл. — Как приятно звучит. А я ее знаю? Бабушку Эвелин?
— Нет. Она никогда не выходит из дому. Однажды она
попросила, чтобы к ней привели тебя, но ее никто не послушал. На самом деле она
доводится мне прабабушкой.
— Как же, помню, помню… Мэйфейры с Амелия-стрит, —
произнес он. — Ваш дом такой большой, розового цвета. — Он опять
оказался не в силах подавить зевоту и к тому же с трудом удерживал вертикальное
положение. — Мне его показала Беа. Очень милый. Итальянский стиль
[17]
. Помнится, Беа говорила, что в нем выросла Гиффорд.
— Верно. Это так называемый новоорлеанский консольный
стиль, — уточнила она. — Дом был построен в тысяча восемьсот
восемьдесят втором году. Позднее его несколько модернизировал архитектор Салли.
Теперь он весь забит всяким хламом с плантации Фонтевро.
Кажется, ее слова пробудили в Майкле любопытство. Но она
пришла не за тем, чтобы говорить с ним об истории и архитектуре. Ее интерес был
совсем иного рода.
— Ну, так вы позволите мне провести ночь у вас? —
вновь осведомилась она. — Мне очень-очень нужно остаться сегодня здесь,
дядя Майкл. Понимаете, другой такой возможности может не представиться. Поэтому
мне просто необходимо сегодня быть здесь.
Он сел и откинулся на подушку, изо всех сил стараясь держать
глаза открытыми.
Неожиданно она взяла его за руку. Судя по всему, он не
осознавал, что означает этот внезапный жест. А она всего лишь собиралась
прощупать у него пульс, как это обычно делают врачи. Его рука оказалась тяжелой
и немного холодной, пожалуй, даже чересчур. Однако сердце билось достаточно
ровно. Значит, все в порядке. Значит, он не так уж болен, по крайней мере не
настолько, насколько ее отец, которому жить оставалось от силы месяцев шесть.
Но у отца слабым местом было не сердце, а печень.
Стоило Моне закрыть глаза, и перед ее внутренним взором
возникало сердце Майкла — она отчетливо видела его во всех деталях. Картина,
появлявшаяся в ее воображении, походила на произведение современной живописи:
хитросплетение небрежных дерзких мазков, сгустков красок, линий и выпуклых форм!
Итак, со здоровьем все было в полном порядке. Стало быть, уложи она его сегодня
в постель, он сможет это пережить.
