Предпринятые ею попытки исследования носили слишком грубый,
слишком упрощенный характер. Это приводило ее в отчаяние. Если бы ей удалось
попасть в Институт Кеплингера! Если бы можно было вернуться в Сан-Франциско и
каким-нибудь образом получить доступ в генетическую лабораторию! Но это было
слишком дерзкое намерение, об осуществлении которого она даже боялась думать.
Однажды ночью Роуан безотчетно встала с постели и
направилась в вестибюль, чтобы купить пачку сигарет. Лэшер настиг ее на
лестнице.
— Не бей меня, — бросила она, ощутив, как внутри
ее нарастает гнев. Он обуял ее с такой неодолимой силой, что она едва не
утратила над собой власть. Никогда в жизни она не испытывала такой лютой
ярости. Будь на месте Лэшера кто-нибудь другой, он мог бы стать покойником, как
это неоднократно случалось прежде.
— Ты не хочешь работать со мной, мама?
Не в силах справиться с расшатанными нервами, Роуан отвесила
ему оплеуху. От неожиданности и боли он расплакался. Качаясь в кресле, он так
долго рыдал, что ей ничего не оставалось, как начать успокаивать его. Для этого
она стала напевать ему песни.
В городишке Хамлен много лет назад
Ни один человек не был рад.
И все потому, что в городке завелись
Огромные полчища злобных крыс.
Они хлебали суп и прогрызали дыры,
А в шляпах у людей устроили квартиры!
Роуан долго сидела рядом с ним, лежащим с открытыми глазами
на полу. Каким прекрасным произведением природы он ей казался: черная, слегка
волнистая шевелюра, довольно густая растительность на лице и нежные, как у
ребенка, руки. Правда, по размеру они уже переросли ее собственные, а их
большие пальцы, с виду довольно развитые, казались более длинными, чем у
обычных людей. Вдруг Роуан ощутила головокружение, которое в очередной раз
привело ее в недоумение. Очевидно, ей нужно было поесть.
Лэшер заказал еду в номер и стал наблюдать за тем, как Роуан
ее поглощает. Сказав, что теперь она должна регулярно питаться, он встал перед
ней на колени и, расстегнув на ней шелковую кофточку, надавил ей на грудь так,
что молоко струей ударило прямо ему в рот.
В некоторых медицинских учреждениях Роуан удавалось
проникнуть в рентгеновские кабинеты и даже дважды сканировать его мозг. Однажды
она набралась храбрости попросить всех остальных покинуть лабораторию. Однако
не со всякой аппаратурой Роуан была в состоянии справиться. Под конец она так
раздухарилась, что стала отдавать распоряжения медицинским работникам, и те,
повинуясь приказам, оказывали ей необходимую помощь. Не мудрствуя лукаво, она
всегда представлялась им: «Доктор Роуан Мэйфейр, нейрохирург». И все принимали
ее за приглашенного специалиста, исполняющего работу чрезвычайной важности.
Она пользовалась всем, что ей было нужно, — схемами,
карандашами, телефонами. И действовала так целеустремленно, что никто не мог
ничего заподозрить. Ей удалось получить рентгеновские снимки черепной коробки и
кистей рук Лэшера, произвести обмеры его головы и нащупать на темени мягкий
участок — родничок, который оказался по размеру больше, чем у обыкновенного
ребенка. Господи, да ведь она при желании могла кулаком проткнуть в этом месте
тонкую кожу головы!
Довольно скоро Лэшер обнаружил большие успехи в овладении
письмом. В особенности хорошо ему удавалось это делать, когда он пользовался
ручками с тонким пером, которые легко скользили по бумаге. Лэшер стал
составлять генеалогическое древо Мэйфейров, которое вело начало от Жанны Луизы
и Пьера, о которых Роуан никогда не слышала, и включало в себя многих
незнакомых ей членов клана. Во время этого занятия Лэшер беспрестанно спрашивал
ее о том, какие сведения о семье она почерпнула из подготовленных Таламаской
документов. Если в восемь часов утра он писал медленно, и его почерк был
округлым и детским, то уже к вечеру того же дня буквы удлинились и обрели
непрерывность, а скорость письма стала такова, что Роуан не успевала следить за
тем, как появлялись на бумаге слова. Кроме того, Лэшер все время что-то
мурлыкал себе под нос, что со стороны походило на жужжание насекомого.
Он просил ее петь снова и снова, и, повинуясь ему, Роуан
исполнила множество песен. Наконец ее так сильно одолела дремота, что она с
трудом могла ей противостоять.
Но вот явился один молодец
И мэру сказал: «Крысам конец!
Избавлю я город от страшной беды,
Но вы не жалейте на это казны».
От радости мэр даже начал плясать.
«Согласны на все!» — только мог он сказать.
Но чем больше она пела, тем большая растерянность овладевала
Лэшером. Как выяснилось, он не мог припомнить ни одной строчки из тех песен,
которые слышал от нее всего день назад, и настоятельно требовал повторить их
еще раз.
Один чудак обратился ко мне:
«Сколько земляники на морском дне?»
Ответил я быстро и без затей:
«А столько, сколько в лесу карасей!»
С каждым днем силы Роуан, казалось, все больше убывали. Она
сильно потеряла в весе. Как-то раз, мельком увидев свое отражение в большом
зеркале, которое висело в вестибюле, она не на шутку встревожилась.
— Мне нужно найти тихое место. Какую-нибудь
лабораторию. Словом, такой укромный уголок, где нам никто не помешал бы
работать, — однажды сказала она. — Господи, помоги мне. У меня больше
нет сил.
Когда усталость отступала, Роуан охватывал тихий ужас. Где
она? Что с ней будет дальше? Едва проснувшись, она сразу начинала думать о нем
и лишь потом возвращалась мыслями к себе: «Я в полной растерянности. Стала
подобна наркоману. Это сущее наваждение». Но потом она вспоминала, что ей
следует его изучать, поскольку она считала своим долгом выяснить, что он собой
представляет. В минуты, когда самые страшные сомнения брали над ней верх, Роуан
понимала, что страстно его жаждет, испытывает потребность его защищать и что не
сможет от него отказаться, потому что за такой короткий срок уже успела к нему
привязаться.
Что с ним будет, спрашивала себя она, если он попадет в
чужие руки? Ведь он уже совершил не одно преступление. И не исключено, что,
когда воровал паспорта, даже лишил кого-то жизни. Однако наверняка об этом
Роуан ничего не знала и потому намеренно отмахивалась от этих мыслей. Ей нужно
было заполучить убежище и лабораторию, а об остальном она старалась не думать.
Хорошо бы им тайно вернуться в Сан-Франциско. Или, по крайней мере, как-нибудь
связаться с Митчеллом Фланаганом. А что, если просто позвонить в Институт
Кеплингера?
