У меня в груди зрело отвращение.
Точно как в тот раз, когда я впервые увидел в действии пулемёт максим. Да, приятно слушать его стрекотание и смотреть, как толпы потрясающих копьями туземцев падают замертво, словно поломанные куклы. Как во все стороны летят куски мяса. Но потом битва заканчивается. За две минуты. А раньше бы она продолжалась добрых три дня. Безрассудным храбрецам пожаловали бы семь крестов Виктории (пять из них — посмертно) за самоотверженную защиту какой-нибудь богом забытой высоты, над которой болталось британское знамя. А тут… Механик хлопочет вокруг своего драгоценного агрегата (не перегрелся ли), вытирает очки и требует чая с булочками. Получается ужасно бессмысленно.
Управлять чудо-пулемётом может любой недотёпа, что в состоянии удержать в руках брандспойт. И этот самый недотёпа за один раз убивает больше туземцев, чем умелый зоркий стрелок с крепкими нервами (то есть Моран Душегуб или ему подобные) за всю кампанию. Я понял, как чувствовали себя ткачи, впервые увидев фабричную прядильную машину «Дженни». Хотя и у детища Хайрема Максима есть слабые стороны. Можно офицерским стеком затолкать поглубже в дуло носок, набитый порохом и камешками. И когда глупый шпак попытается продемонстрировать своё «чудо» и поразить офицеров, получится отличнейший несчастный случай.
У Мориарти душу заменила страсть к науке. Так что он «Каллиником» весьма заинтересовался. Профессор принялся расспрашивать полковника, и тот, судя по виду, рад был произвести впечатление на брата.
— Так Георгий Лампрос у тебя?
— Это конструкция Лампроса — Партингтона.
Разве профессор мог удержаться и тоже не прочитать лекцию?
— Со времён Византийской империи, — начал он, — секрет греческого огня передавался из поколения в поколение в семье алхимиков и изобретателей. Георгий Лампрос — последний в их роду. Помните, Моран, я обратил ваше внимание на его некролог в «Таймс»? И предположил, что эта смерть — всего лишь инсценировка, а Лампрос, видимо, начал работу над новым секретным проектом. Я привёл вам тогда семь значимых аргументов…
Ничего такого я не помнил. Я вообще довольно часто слушал разглагольствования профессора вполуха. Наверное, в тот раз терпеливо ждал, пока он не закончит и не отдаст мне газету, — хотел посмотреть, сколько денег потерял на давешних скачках.
— Но Лампрос патриот, — продолжал Мориарти. — Зачем ему предавать Грецию и доверять свой секрет Британии?
Полковник сделал пренебрежительный жест. В свете догорающих полей его лицо казалось багровым.
— Лампрос патриот и потому предвидит скорую войну между христианской Европой и Османской империей. Думает, наш остров станет последним оплотом цивилизации. Весьма наивный взгляд с политической точки зрения. У нас, разумеется, есть запасной план, подразумевающий новый крестовый поход на поганых турок. Но это лишь один из возможных конфликтов, в которых нам наверняка предстоит участвовать. Нужно подготовиться. «Каллиник» — всего лишь прототип, первый крейсер будущего наземного флота. Этот флот даст отпор любому, кто станет угрожать интересам империи. По милости Лампроса и его секретной формулы вскоре полмира окажется в огне. Я намереваюсь сделать так, чтобы это была не Великобритания.
Какая жалость, что у меня не случилось при себе набитого порохом носка.
— Полковник Моран, вы не согласны? «Каллиник» оскорбляет ваши чувства?
Как и профессор, полковник Мориарти с лёгкостью читал на моём лице. Не так уж это и сложно: когда я зол — хмурюсь, подобно грозовой туче, когда весел — скалюсь на манер шимпанзе. Моё лицо становится непроницаемым исключительно в тех случаях, когда на руках у меня выигрышные карты.
— Это лишает войну всяческого азарта, — спокойно отозвался я.
Все Мориарти синхронно изогнули шеи и уставились на меня горящими глазами.
— Азарта! — возмутился начальник станции. — Вы что, пропустили последние пятьдесят лет истории?
— Нет, дружище, я был в самой гуще этой истории, там, где раздают медали и хоронят павших. И веселился от души, пока вы тут компостировали билетики.
— Сменится ещё одно поколение, и вы вымрете, — отрезал полковник. — Стоит «Каллинику» один раз выступить против кавалерии, и солдаты вашего типа превратятся в динозавров. Меньше азарта, меньше веселья, но мы победим!
— Возможно, вы правы. Но сперва вам предстоит ещё одна битва. Не с врагом, а с собственными союзниками. Вы служите в британской армии, и они никогда…
— Я не служу в британской армии. — В глазах у среднего Джеймса зажёгся типичный для Мориарти огонёк. — Я и есть британская армия. Прямо сейчас, имея в своём распоряжении один лишь этот поезд, я обладаю большей огневой мощью, чем все те увешанные медалями идиоты, которых так ничему и не научила балаклавская Долина Смерти.
Думаете, военной машиной империи всё ещё управляют задиры из частных школ? Те, кому с детства готовят тёпленькое местечко в отцовском полку? Признаю, слишком много развелось у нас представителей этой породы. Они накачиваются бренди в убогих клубах, парятся в турецких банях и пересказывают друг другу небылицы о хитроумных афганских и африканских дикарях. Моран, это всего лишь видимость. Они нужны для парадов, охраны Букингемского дворца и стычек с туземцами.
Но когда мы обратимся против, скажем, кайзера Вильгельма (а это непременно произойдёт), то победу нам принесёт «Каллиник» — творение учёных и инженеров. Вас мы, разумеется, оставим. Вояк вашего типа. Назовём сухопутными капитанами и посадим на крышу поезда. Нечто вроде носовой фигуры. И медаль дадим, когда вам отстрелят голову. Но сражаться по-настоящему будут не солдаты в алых мундирах, а механики в рабочих блузах.
Я чихать хотел на драгоценный департамент снабжения и ни за что не позволил бы ему встать во главе чего бы то ни было. Сколько бы побед ни одержал волшебный паровозик. И полковник это отчётливо видел. Да он даже не умеет управлять «Каллиником» и не сам его создал — всего-навсего заполнил нужные бумажки.
Я достал из кармана револьвер и прицелился полковнику в голову. Он сразу же примолк.
— Моран… — мягко предупредил меня профессор.
В то мгновение я не мог предугадать, разозлится или обрадуется Мориарти, прикончи я его брата.
— Вы не успеете выстрелить, я испепелю вас прямо отсюда.
В мою сторону нацелились сопла огненных орудий «Каллиника». Я развернулся и выстрелил… в коленную чашечку Оберштейна. Тот рухнул как подкошенный, а из его руки выкатился пистолет, замаскированный под большие карманные часы. Всё это время бывший святой отец незаметно перемещался по платформе, намереваясь пальнуть полковнику в спину.
— Господин старший чиновник, мне полагается медаль? Я вроде как только что спас вам жизнь.
София Кратидес покраснела от досады — стояла прямо позади Оберштейна и проморгала.
Когда я выстрелил, Лукас и Сабин рухнули на землю. Эльза фон Гофмансталь осталась стоять.
