— Зачем же осталась?
— Я привязалась к месье Лефевру. Мое состязание было куда более закрытым, поэтому я была заинтригована. Это было что-то необычное, а в жизни встречается не так много необычного. Я осталась, чтобы понаблюдать.
— Ты следила за нами, — говорит Селия.
Тсукико кивает.
— Расскажи мне о состязании, — просит Селия в надежде, что теперь, когда Тсукико разговорилась, она не станет увиливать от ответа на прямой вопрос.
— Оно куда значительнее, чем ты думаешь, — начинает Тсукико. — В свое время я тоже долго не понимала правил игры. Дело не только в так называемой магии. Тебе кажется, что когда ты создаешь очередной шатер, ты делаешь ход? Все не так просто. Каждый твой шаг, каждая секунда твоей жизни — это ход. Это как шахматная доска, с которой ты не расстаешься, не можешь оставить ее среди полосатых полотнищ цирковых шатров. Только и ты, и твой противник лишены роскоши ходить по шахматным полям.
Селия пьет чай, обдумывая услышанное. Пытаясь осознать, что все, что происходит с цирком, с Марко — все это часть чьей-то игры.
— Ты его любишь? — спрашивает Тсукико, пристально глядя на нее. Слабая улыбка на ее губах кажется Селии сочувственной, но ей всегда было сложно понять, что именно скрывает выражение лица японки.
Селия вздыхает. Она не видит смысла отрицать очевидное.
— Люблю, — признается она.
— Ты уверена, что он любит тебя?
Селия молчит, встревоженная постановкой вопроса. Еще несколько часов назад она в этом не сомневалась. Однако отсюда, из шелковой берлоги Тсукико, то, что казалось бесспорным и непоколебимым, видится зыбким, как пар над ее пиалой.
Хрупким, как наваждение.
— Любовь не вечна, — говорит Тсукико. — Она редко бывает надежным основанием для принятия каких бы то ни было решений.
Селия закрывает глаза, пытаясь унять дрожь в руках.
Ей удается совладать с собой не так быстро, как хотелось бы.
— Изобель когда-то думала, что он ее любит, — продолжает Тсукико. — Она была в этом уверена. Поэтому она оказалась здесь — чтобы помогать ему.
— Он любит меня, — говорит Селия, но слова, произнесенные вслух, звучат не так убедительно, как в ее голове.
— Возможно, — кивает Тсукико. — Но он весьма умело манипулирует людьми. Разве тебе самой не доводилось лгать, говоря другим только то, что они хотят услышать?
Селия не знает, что страшит ее больше.
Понимание того, что игра не закончится, пока один из них не погибнет, или вероятность того, что она ничего для него не значит. Что она всего лишь пешка, которую вот-вот съедят.
— Все дело в разнице между противником и партнером, — рассуждает Тсукико. — Ведь это как посмотреть: в зависимости от того, чью сторону ты принимаешь, один и тот же человек может оказаться либо тем, либо другим. Или и тем, и другим. Или вообще кем-то третьим. Трудно разобраться, друг он тебе или враг. А у тебя и помимо твоего противника есть масса причин для беспокойства.
— А у тебя не было? — спрашивает Селия.
— Размах моего состязания не был так велик. Оно не предполагало участия стольких людей, стольких перемещений с места на место. Когда оно закончилось, не нужно было никого спасать. Кажется, теперь на том месте чайный сад. После поединка я ни разу там не была.
— Но цирк может существовать и когда… состязание завершится, — говорит Селия.
— Это было бы очень мило, — кивает Тсукико. — Прекрасная дань памяти дорогому герру Тиссену. Однако будет непросто сделать так, чтобы он мог обходиться без поддержки вас обоих. Для цирка ты — основа основ. Пронзи я сейчас твое сердце кинжалом, этот поезд разобьется.
Поставив пиалу, Селия смотрит, как поверхность чая мерно подрагивает в такт движению. Она пытается прикинуть, сколько времени требуется, чтобы остановить поезд, как долго ей удалось бы поддерживать биение собственного сердца. В конце концов она приходит к выводу, что это во многом будет зависеть от кинжала.
— Возможно, — говорит она.
— А если бы я уничтожила факел или его создателя, без сложностей тоже не обошлось бы, ведь так?
Селия кивает.
— Тебе предстоит хорошо потрудиться, если ты хочешь, чтобы цирк пережил завершение состязания, — говорит Тсукико.
— Ты предлагаешь мне помощь? — спрашивает Селия, в душе надеясь, что, раз у Тсукико и Марко был один учитель, она может помочь ей разобраться в его методике.
— Нет, — качает головой Тсукико.
Ее улыбка несколько смягчает категоричность ответа.
— Если тебе не удастся справиться самостоятельно, я вмешаюсь. Это длится уже слишком долго, но я дам тебе еще немного времени.
— Сколько? — спрашивает Селия.
Тсукико подносит пиалу к губам.
— Время мне неподвластно, — говорит она. — Посмотрим.
Небольшой отрезок неподвластного им обеим времени они проводят в молчаливой задумчивости. Поезд катится вдаль, шелковые шторы еле заметно колышутся, окутывая их имбирно-пряным ароматом.
— Что стало с твоим противником? — спрашивает Селия.
Отвечая на этот вопрос, Тсукико отводит взгляд.
— Она превратилась в столп пепла в поле под Киото, — говорит она. — Если только время и ветер еще не развеяли его.
В бегах
Конкорд и Бостон, 31 октября 1902 г.
Бейли долго ходит кругами по опустевшему полю, не в силах примириться с мыслью, что цирк уехал. Цирка больше нет. Не осталось даже намека, что еще несколько часов назад на этом месте что-то было, ни одной примятой травинки.
Он садится на землю, в отчаянии обхватив голову руками. С детских лет он приходил играть на это самое поле, но сейчас он чувствует себя здесь совершенно потерянным.
Поппет что-то говорила о поезде, вспоминает он.
Если поезд направляется далеко, он обязательно должен проехать через Бостон.
Мысль еще не успевает оформиться у него в голове, как он уже на ногах и во всю прыть мчится в сторону вокзала.
Сумка больно колотит его по спине, дыхание сбивается, но когда он прибегает на вокзал, там нет ни одного состава. А он так надеялся, что каким-то чудом цирковой поезд, в существовании которого он даже толком не уверен, будет его ждать.
Но вокзал пуст, на платформе видны только две одинокие фигуры, сидящие на скамейке. Мужчина и женщина в черных плащах.
Бейли не сразу замечает красные шарфы на шеях у обоих.
— С тобой все в порядке? — с еле уловимым акцентом обращается к нему женщина, когда он взбегает на платформу.
— Вы здесь из-за цирка? — спрашивает Бейли, с трудом переводя дыхание.
