На другом постаменте женщина играет двумя пылающими шарами на длинных цепях. Шары описывают круги и восьмерки, оставляя в воздухе яркий след. Движения женщины столь стремительны, что кажется, будто у нее в руках вовсе не шары на цепях, а сотканные из огня ленты.
Неподалеку сразу несколько артистов жонглируют горящими факелами, запуская их высоко в воздух. Время от времени они перебрасывают их друг другу, взметая снопы искр.
Чуть поодаль на разной высоте установлены горящие обручи, и сквозь них с легкостью проскакивают гимнасты, словно не замечая, что они объяты пламенем.
Наконец ты видишь девушку, у которой пламя горит прямо в ладонях. Она лепит из него огненных змеев, цветы — что пожелает. Из руки вылетают сияющие кометы и птицы, вспыхивая и исчезая, словно фениксы.
Она с улыбкой смотрит на тебя, и белые язычки пламени у нее руках, подчиняясь неуловимому движению пальцев, превращаются то в лодку, то в книгу, то в пылающее сердце.
По дороге из Лондона в Мюнхен, 1 ноября 1901 г.
Ничем не примечательный поезд пыхтит через поля, выплевывая в небо облака серого дыма. Черный как смоль паровоз тянет за собой такие же черные вагоны. В вагонах с окнами стекла затемнены, вагоны без окон просто угольно-черные.
Поезд едет тихо: ни свистков, ни гудков. Не стучат и не скрипят колеса, неслышно катясь по рельсам. Следуя без остановок по своему маршруту, он почти не привлекает внимания.
Со стороны он похож на обычный товарный поезд, перевозящий уголь или что-то в этом роде. Поезд как поезд, ничего особенного.
Однако внутри все совсем иначе.
В роскошной обстановке преобладают теплые сочные оттенки и позолота. Почти все пассажирские вагоны устланы мягкими узорными коврами. Бархатная обивка словно позаимствовала рубиновые, пурпурные и кремовые оттенки у закатного неба: сперва сумеречно-бледного, а после наливающегося цветом, чтобы, в конце концов потемнев, засиять звездами.
Коридоры залиты светом множества настенных светильников, их хрустальные подвески мягко покачиваются в такт движению, навевая покой и безмятежность.
Вскоре после отправления Селия надежно прячет книгу в кожаном переплете у всех на виду — на полке среди своих книг.
Вместо залитого кровью платья она надевает другое, которое особенно нравилось Фридриху: жемчужного цвета, зашнурованное черными, белыми и темно-серыми лентами.
Концы лент трепещут у нее за спиной, когда она идет по коридору.
На всех дверях висят таблички с написанными от руки именами, но Селия останавливается возле той, на которой кроме имени нанесены два иероглифа.
В ответ на ее стук тут же раздается приглашение войти.
По сравнению с прочими купе поезда, пестрящими насыщенными оттенками, купе Тсукико, кажется почти бесцветным. За исключением пары бумажных ширм, в нем ничего нет. Шторы из шемаханского шелка на окнах пропитаны запахом имбиря и ароматных масел.
Тсукико в красном кимоно сидит на полу. Трепещущее алое сердце в бесцветной клетке.
Она не одна. Положив голову ей на колени и тихо всхлипывая, возле Тсукико свернулась калачиком Изобель.
— Видимо, я не вовремя, — говорит Селия, в нерешительности замирая на пороге.
— Очень даже вовремя, — возражает Тсукико, жестом приглашая ее войти. — Возможно, ты поможешь мне убедить Изобель, что ей сейчас просто необходимо поспать.
Селия не говорит ни слова, но Изобель вытирает слезы и, послушно кивнув, встает на ноги.
— Спасибо, Кико, — говорит она, разглаживая помятое платье.
Тсукико смотрит на Селию, продолжая сидеть на полу.
Изобель подходит к двери и останавливается перед Селией.
— Мне жаль, что герр Гиссен погиб, — шепчет она.
— Мне тоже.
На мгновение Селии кажется, что Изобель хочет ее обнять, но та лишь кивает и выходит в коридор, закрыв за собой дверь.
— Последние несколько часов всем нам показались долгими, — говорит Тсукико после ее ухода. — Тебе нужно выпить чаю, — добавляет она, прежде чем Селия успевает объяснить, зачем пришла. Тсукико усаживает ее на подушку и бесшумно выскальзывает в коридор. Она направляется в конец вагона, где в одном из высоких стеллажей хранятся ее чайные принадлежности.
И хотя это не совсем та чайная церемония, которую Тсукико несколько раз исполняла в прошлом, то, как она неторопливо заваривает две пиалы зеленого чая, действует на Селию успокаивающе.
— Почему ты не рассказала? — спрашивает Селия, дождавшись, пока Тсукико сядет напротив.
— О чем? — улыбается Тсукико.
У Селии вырывается вздох. Интересно, было ли Лейни Берджес так же тяжело на душе, когда они встретились с ней в Константинополе, думает она. Она борется с искушением разбить пиалу в руках Тсукико и посмотреть на ее реакцию.
— Ты поранилась? — спрашивает Тсукико, указывая глазами на шрам на пальце Селии.
— Без малого тридцать лет тому назад меня обязали участвовать в состязании, — говорит Селия.
Сделав пару глотков, она продолжает:
— Ты видела мой шрам, может, теперь покажешь мне свой?
Тсукико с улыбкой ставит пиалу на пол перед собой, а затем, повернувшись, опускает ворот кимоно.
У основания шеи, среди прочих татуировок виднеется полумесяц, в изгибе которого притаился почти незаметный шрам, очертаниями напоминающий кольцо.
— Как видишь, шрамы остаются с нами даже после завершения поединка, — говорит Тсукико, поправляя кимоно на плечах.
— Это шрам от одного из колец моего отца, — говорит Селия, но Тсукико ничем не подтверждает и не опровергает ее слова.
— Как тебе чай? — спрашивает она.
— Зачем ты здесь? — игнорирует ее вопрос Селия.
— Меня наняли, потому что цирку нужна была девушка-змея.
Селия ставит пиалу на пол.
— У меня нет настроения играть в игры, Тсукико, — заявляет она.
— Если бы твои вопросы были более продуманными, у тебя было бы больше шансов получить на них удовлетворительные ответы.
— Почему ты никогда не говорила, что знаешь о состязании? — спрашивает Селия. — Что ты сама когда-то участвовала в таком же?
— Я пообещала не раскрывать своих секретов до тех пор, пока меня не спросят о них напрямую, — отвечает Тсукико. — Я человек слова.
— Зачем ты вообще появилась в цирке?
— Мне было любопытно. После того как закончился мой поединок, подобных больше не проводилось. Я не планировала оставаться надолго.
