Она переворачивает карту лицом вверх, затем другую, затем еще одну.
Выпадают лишь мечи. Стройные ряды заостренных лезвий. Четверка, девятка, десятка. Одинокий клинок — туз.
Она сгребает их в сторону.
Вспомнив о чем-то, она бросает карты.
Под столом хранится шляпная картонка. Более надежного места для нее она придумать не смогла, а тут картонка всегда под рукой. Иногда Изобель вообще забывает, что она стоит там, скрытая от любопытных глаз под бархатной скатертью, вечная незримая преграда между нею и посетителями шатра.
Пошарив рукой под столом, она вытаскивает картонку из бархатной тени в круг света от горящих в каморке свечей.
Это обычная круглая коробка, обтянутая черным шелком. На ней нет ни петель, ни крючка, так что крышка удерживается двумя лентами, черной и белой. Ленты связаны между собой аккуратными узелками.
Изобель ставит коробку на стол и смахивает с нее толстый слой пыли, которая частично оседает на ленте. На мгновение засомневавшись, она думает, не будет ли лучше оставить все как есть, вернуть коробку на место. И тут же решает, что это уже не имеет никакого значения.
Она неторопливо развязывает ленты, подцепляя узелки длинными ногтями. Когда ленты ослаблены настолько, что она может снять крышку, она приподнимает ее осторожно, словно боясь обнаружить то, что лежит внутри.
Там лежит шляпа.
Она ничуть не изменилась. Старый черный котелок, слегка потертый на полях. Он перевязан множеством черных и белых лент, завернут в них, словно подарок, украшенный светлыми и темными бантиками. Под шелковыми узелками прячется карта Таро, а сразу под ней — аккуратно сложенный кружевной платок, по краям которого вьется вышитая черным лоза.
Это было так просто: узелки и желание.
Во время уроков она дурачилась, отдавая предпочтение картам. Несмотря на бездну толкований, они казались ей гораздо более понятными.
Оберег она сделала на всякий случай. Обычная предусмотрительность, которая в сложившейся ситуации никак не могла оказаться чрезмерной. Предусмотрительность из разряда захваченного с собой зонта, когда день вроде бы солнечный, но в воздухе пахнет грозой.
Впрочем, она до сих пор не знает, есть ли у ее оберега какой-то другой смысл, кроме собирания пыли. И почерпнуть уверенность ей неоткуда — не существует барометра, которым можно было бы измерить столь иллюзорные вещи. Хаос не поддается измерению. Теперь ей кажется, что все было впустую.
Словно она тщетно пыталась поймать ветер.
Изобель бережно вынимает шляпу из коробки, с полей струится водопад длинных лент. В этом есть странная прелесть: старая шляпа, кружевной платок и карта, перевязанная ленточками. Вид почти праздничный.
— Самые простые чары порой оказываются самыми действенными, — срывающимся голосом шепчет Изобель, чуть не плача.
Никакой реакции. Шляпа безмолвствует.
— Ты вообще ни на что не влияешь, — говорит Изобель.
По-прежнему ничего не происходит.
Ей всего лишь хотелось, чтобы в цирке сохранялось определенное равновесие. Чтобы две противоборствующие стороны не могли серьезно повредить друг другу или тем, кто находится рядом с ними.
Чтобы ни одна из чаш весов не была разбита.
Перед ее глазами вновь и вновь встает сцена в бальном зале.
В памяти всплывают обрывки случайно подслушанной ссоры. Марко сказал тогда, что он все делал ради нее. Сначала она не поняла истинного смысла этих слов, а потом они просто вылетели у нее из головы.
Но теперь все встало на свои места.
Сильные чувства, которые карты показывали всякий раз, когда она пыталась гадать о нем, были вызваны Селией.
Все, что происходит в цирке, связано с ней. В ответ на каждый новый шатер, созданный им, она создает свой.
И Изобель собственными руками помогала поддерживать все в равновесии. Помогала ему. Помогала им обоим.
Она смотрит на шляпу, которую держит в руках.
Белое кружево льнет к черному фетру, нераздельно связанное с ним тонкими лентами. Нераздельно.
В приступе ярости Изобель начинает сдирать ленты, с остервенением разрывая их там, где они завязаны в узелки.
Платок белым призраком кружится в воздухе. Среди завитков вышитой лозы видны инициалы: С. Н. Б.
Карта падает на пол лицом вверх. Под изображением ангела написано одно слово: «умеренность».
Изобель замирает, затаив дыхание. Она ждет расплаты за свой поступок, каких-то последствий. Но вокруг царит тишина. Привычно мерцают свечи. Хрустальный занавес неподвижен. «Какая же я дура, — думает она. — Одинокая дура с кучей спутанных лент и старой шляпой». Как вообще можно было подумать, что от нее что-то зависит. Что ее попытки могут на что-то влиять.
Она наклоняется, чтобы поднять карту с пола, но рука замирает на полпути. В воздухе раздается какой-то звук. Сначала ей кажется, что это скрип тормозящего поезда.
И только секундой позже она понимает, что с улицы до нее доносится пронзительный вопль Поппет Мюррей.
Тьма перед рассветом
Конкорд, Массачусетс, 31 октября 1902 г.
Поппет и Виджет стоят возле цирковых ворот, чтобы не загораживать проход к билетной будке, хотя в столь поздний час очереди за билетами почти нет. Звездный тоннель уже сняли, оставив вместо него только полосатый занавес. Часы-фантазия у них за спиной бьют трижды. Виджет жует попкорн в шоколадной глазури.
— Фто ты ему шкажала? — спрашивает он с набитым ртом.
— Постаралась объяснить, как умела, — говорит Поппет. — Кажется, на примере торта.
— Должно было подействовать, — хмыкает Виджет. — Кто же устоит перед таким вкусным примером?
— Не думаю, что он меня понял. Мне показалось, что больше всего он огорчился, когда я попросила его не приходить, если он не собирается уезжать с нами. Я не знала, что еще сказать. Я просто хотела убедить его в том, что это очень серьезно. — Поппет вздыхает, облокачиваясь спиной на металлическую решетку. — И я его поцеловала, — тихо заканчивает она.
— Я знаю, — говорит Виджет.
Вспыхнув, так что ее лицо становится почти такого же цвета, как волосы, Поппет бросает на брата гневный взгляд.
— Я не нарочно, — пожимает плечами Виджет. — Ты же вообще не пытаешься что-либо скрыть. Нужно развивать эту способность, если ты не хочешь, чтобы я что-либо видел. Разве Селия не показывала тебе, как это делается?
— Почему с каждым днем ты видишь все лучше, а я все хуже? — спрашивает Поппет.
— Я везунчик?
Поппет закатывает глаза.
— Ты поговорил с Селией? — спохватывается она.
— Угу. Рассказал, что ты говорила, будто Бейли должен поехать с нами. А она лишь ответила, что ничего не имеет против.
