— Насколько я понимаю, никто из нас не болел с первого дня появления цирка, — продолжает Тсукико. — И никто не умирал до последнего времени. Впрочем, никто и не рождался. По крайней мере, после появления на свет близнецов Мюррей. Хотя с тем образом жизни, который ведут некоторые наши акробаты, это удивительно.
— Я… — начинает было Изобель, но тут же замолкает.
Здесь есть, о чем подумать, но она далеко не уверена, что ей хочется это делать.
— Мы, моя дорогая, просто рыбки в банке, — говорит Тсукико, поигрывая зажатым во рту мундштуком. — Рыбки, за которыми очень хорошо следят. Наблюдают со всех сторон. Если одна из нас всплыла кверху брюхом, это не случайно. А если и случайно, то это повод беспокоиться, что наши хозяева не так хорошо ухаживают за нами, как могли бы.
Изобель не отвечает. Она жалеет, что Марко не приехал с Чандрешем, хоть и сомнительно, что он согласился бы ответить на какой-либо из ее вопросов, да и вообще снизошел бы до разговора. Всякий раз, когда она тайком раскладывала карты, они не давали ясного ответа. Лишь показывали, что он испытывает какое-то сильное чувство. Она и без карт знает, что он очень трепетно относится к цирку, в этом она никогда не сомневалась.
— Тебе приходилось когда-нибудь гадать тому, кто понятия не имеет, что происходит в его жизни, хотя тебе самой все становилось ясно после короткой беседы и нескольких картинок на столе? — продолжает допытываться Тсукико.
— Да, — подтверждает Изобель. К ней приходили сотни клиентов, которые не видели дальше своего носа. Не замечали измен, предательства и всякий раз наотрез отказывались верить, как она ни пыталась открыть им глаза.
— Изнутри бывает трудно разобраться в ситуации, — говорит Тсукико. — Слишком все привычно. Слишком удобно.
Тсукико замолкает. Капли дождя, падая, пронзают поднимающиеся вверх струйки дыма от ее сигареты.
— Возможно, покойная мисс Берджес подошла так близко к краю, что смогла взглянуть на все со стороны, — наконец заключает она.
Лицо Изобель принимает испуганное выражение, и она оглядывается на могилу Тары. Мистер Баррис, обняв Лейни за плечи, медленно идет вместе с ней в сторону кладбищенских ворот.
— Кико, в твоей жизни была любовь? — спрашивает Изобель.
Плечи Тсукико напрягаются. Она медленно выдыхает табачный дым. На секунду Изобель кажется, что ее вопрос останется без ответа, но Тсукико все же поднимает на нее глаза.
— У меня случались и многолетние романы, и мимолетные. Среди моих возлюбленных были и принцы, и нищие. Думаю, они тоже любили меня, каждый по-своему.
Это обычно для Тсукико: вроде бы и ответить, но ничего при этом не сказать. Изобель больше не задает вопросов.
— Все разваливается, — нарушает Тсукико затянувшееся молчание; Изобель нет нужды уточнять, что она имеет в виду. — Трещины уже пошли. Рано или поздно все рухнет, это неизбежно. — Она замолкает, чтобы в последний раз затянуться. — Ты не бросила свою ворожбу?
— Нет, — откликается Изобель. — Но лучше от этого, по-моему, не становится.
— Знаешь, подчас это бывает трудно понять. В конце концов ты оцениваешь все изнутри. Самые простые чары порой оказываются самыми действенными.
— Я не замечаю, чтобы они были действенными.
— Возможно, они помогают бороться с хаосом, идущим изнутри, а не снаружи.
Изобель ничего не отвечает. Тсукико, пожав плечами, решает не продолжать разговор.
А через мгновение они, не сговариваясь, поворачиваются, чтобы уйти.
Белоснежный ангел остается в одиночестве стоять над свежезасыпанной могилой Тары Берджес, зажав в руке черную розу. Он похож на изваяние, даже ресницы не дрожат. На покрытом белым гримом лице застыла печаль.
Ветер вырывает перышки из его крыльев, а ливень прибивает их к раскисшей земле.
Лабиринт
В коридоре, по которому ты идешь, стены оклеены игральными картами. Бесконечные ряды треф и пик. С потолка, мягко покачиваясь, когда ты проходишь мимо, свисают украшенные картами светильники.
За дверью в конце коридора обнаруживается железная винтовая лестница.
Ступени ведут и вниз, и вверх. Разглядев над головой люк, ты решаешь подняться.
Наверху ты попадаешь в комнату, усыпанную перьями. Когда ты входишь, они поземкой клубятся по полу, заметая люк, через который ты попал внутрь.
Из комнаты ведут шесть одинаковых дверей. Ты наугад выбираешь одну и выходишь. Горстка перьев вылетает вслед за тобой.
В другой комнате голова кружится от запаха сосен — ты оказался в хвойном лесу. Только деревья не зеленые, а ослепительно белые и как будто светятся в окружающей их тьме.
Отыскать дорогу в этом лесу удается с трудом. Стоит сделать несколько шагов, как стены теряются в исчерченной белыми ветвями темноте.
Тебе слышится тихий женский смех, а может, это просто кроны шелестят над головой. Ты бредешь по лесу в поисках следующей двери, следующей комнаты.
Ощутив на шее теплое дыхание, ты оборачиваешься, но рядом никого нет.
Кошачий оракул
Конкорд, Массачусетс, октябрь 1902 г.
Расставшись с прорицательницей и повернув по ее совету направо, Бейли почти сразу же натыкается на группу людей, наблюдающих за представлением. Действие происходит не на одном из постаментов, и ему не сразу удается разглядеть, что творится на площади. В просвет между спинами зрителей ему виден поднятый в воздух обруч — чуть большего размера, чем тот, с которым выступала девушка-змея. Когда он подходит ближе, сквозь обруч пролетает в прыжке черный котенок, но как он приземляется, Бейли не видит.
Стоящая впереди женщина в широкополой шляпе делает шаг в сторону, и вот Бейли смотрит на юношу примерно своего возраста, но чуть пониже ростом, одетого в черный костюм, сшитый из кусочков разных тканей, и шляпу в тон. На его плечах замерли в ожидании парочка белых котят. Юноша протягивает вперед руку, и один из котят, соскочив с плеча, прыгает ему на ладонь, а оттуда, делая в воздухе эффектное сальто, летит сквозь обруч. В толпе раздается смех, некоторые, включая Бейли, аплодируют. Женщина в широкополой шляпе уходит вовсе, и глазам Бейли открывается вся площадка целиком. Он застывает при виде девушки, которая только что поймала белого котенка и теперь усаживает его себе на плечо, где уже сидит другой, черный.
Она старше, чем он предполагал, и копна рыжих волос почти не видна под белой шляпой. Но ее костюм похож на тот, в котором она встретила его в прошлый раз: лоскутное платье из самых разных, но неизменно белоснежных тканей, белый жакет с кучей пуговиц и пара ослепительно белых перчаток.
Обернувшись, она встречаемся с ним глазами и улыбается. Не той улыбкой, которую артист мог бы подарить случайному зрителю, пришедшему поглазеть на котят, демонстрирующих чудеса ловкости. Нет, так улыбаются старому приятелю после долгой разлуки. Бейли безошибочно угадывает эту разницу, и то, что она его вспомнила и узнала, вызывает в нем неожиданный прилив радости. Он чувствует, как щеки внезапно начинают гореть, несмотря на ночную прохладу.
