Под ногами густющая шкура белого медведя, у стен — две ширмы-гобелена французской работы…
— Не хочешь узнать, какая она мягкая? — спросил я, похлопав по кровати.
— Хочу!
И расстегнула пряжку моего боевого пояса. Но не раньше, чем я помог ей избавиться от свадебных нарядов.
Но даже после того, как на полу оказалось всё, что было на нас надето, на кровать мы не упали. Потому что я решил сначала показать любимой устроенную по другую сторону каминной стены ванную. Само собой, мы ее немедленно опробовали: влезли в здоровенное корыто, наполненное ароматной, горячей (как приказано) водой. Ароматы — из Византии, корыто — из французского монастыря. Свечи… О, я забыл о свечах! Они горели и в ванной, и в спальне. Мы ведь теперь — муж и жена, и нам не надо «прятаться» от чужих взглядов. Следовательно, я могу тобой любоваться ежесекундно. Переливами плоти под тонкой кожей, алой прикушенной губкой, трепещущей ямкой на горле…
Я вижу свои руки, загорелые до черноты, на — белой матовой коже. Твои бедра кажутся очень широкими — из-за тонкости талии. Мои пальцы, только что — ласковые, осторожные, сейчас оставляют на ней красные отметины. Тебе так хочется — чувствовать мою силу. Снаружи и внутри. Чтобы толчки бросали тебя вперед, как толкает драккар входящее в воду весло, а хватка моих рук не пускала, бросала назад, навстречу, с еще большей силой, поскольку то было наше общее движение… Ты кричишь, снова и снова, запрокидываясь и выгибаясь. Лоно твое сжимается и пульсирует… И вдруг, обмякнув, повисаешь на моих руках… А в следующий миг уже не бьешься, а лишь вздрагиваешь, постанывая, распластавшись ничком, лицом в простыни, и теперь двигаюсь лишь я один, мягко и неторопливо, совсем в другом ритме, смиряя себя, потому что ты вся сейчас — будто голый нерв, вдоль которого скользит моя плоть…
— Что ты так смотришь на меня? — спрашиваешь ты. — Я стала некрасивой?
— Ты прекрасна! — отвечаю я честно.
Так и есть. Полночи страстной любви изменили тебя, но мне это нравится. Я вижу тебя такой, какой ты будешь лет через пять. Не юной девушкой, а женщиной. Знающей цену и вкус настоящего чувства.
— Жарко! Хочешь воды? Я принесу.
Кожа твоя уже не белая — розовая. И на ней легко можно прочесть всё, что мы делали с тобой на этой постели.
Прежде, чем зачерпнуть воды, ты утираешься лоскутом льна. Чуть присев, отчего мускулы твоих стройных ног становятся рельефнее, а копна волос падает вниз, закрывая лицо.
Вода — с ягодной кислинкой. Ты поишь меня из собственных рук. Я опустошаю серебряную чашу, а потом поочередно целую твои пальцы. Твои руки дрожат.
— Хочешь еще? — спрашиваешь ты.
— А ты — хочешь?
— Муж мой, я говорю о воде, — ты улыбаешься и легонько треплешь мою бороду.
— А я — нет…
Утром я обнаружил под нашей кроватью здоровенный Мьёлльнир из отполированной бронзы. Кто подложил его туда? Понятия не имею. Зато знаю, зачем.
В очередной раз понимаю, что живу среди язычников. И тут же возникает мысль: а не попросить ли отца Бернара обвенчать нас по христианскому обряду? Потом, когда-нибудь…
Глава тридцать вторая
Свадьба продолжается. День четвертый
Ключ, которым било веселье уже четвертый день подряд, превратился в фонтан. Причем пивной. Никаких больше игр, викторин и самодеятельных спектаклей. «Шоу-группа», пьяная вдрызг, валялась у конюшни. На тычки и пинки гостей, жаждавших зрелищ, скандинавские скоморохи уже не реагировали. Исправно функционировал только «музыкальный оркестр», состоявший их четырех тружеников искусства, которым, по строгому распоряжению, пива не давали совсем, зато посулили щедрую оплату.
Не поить музыкантов повелел мой посаженный папа.
«Без музыки все передерутся, — веско заявил Стенульф еще перед началом праздника. — А с музыкой будут плясать».
О, как мудр оказался мастер-берсерк. А как славно танцевали мои гости! Любо-дорого поглядеть. Земля тряслась. И стены тоже. Особенно мощно выступали воины. Бой — это ведь тоже пляска. Только с оружием и смертельным риском. А так, налегке, в охотку… Да хоть целый день! И ночь в придачу. Время от времени прерываясь, чтобы пожрать, выпить и совершить естественные процессы.
Апофеоз пришелся на третий день, то есть на вчера. Тогда плясали все. Мужчины, женщины… А потом… Что было потом, я видел из окна. В цивилизованном обществе это называется — оргия.
К счастью, нас с Гудрун это не касалось. У нас своя оргия. Только наша.
Сегодня, на четвертый день, ближе к вечеру, в кругу остались только самые выносливые. Лучшие из лучших. Например, мой побратим.
Еще недавно с ним отплясывал Скиди, но — отвалил. Рухнул на скамью рядом с беременной женушкой, опрокинул в глотку черпак пива, обтер шитым руковом гладкий подбородок, наклонился и поцеловал Орабель в пухлые губки.
Рад за них.
Но вернемся к моему побратиму.
Скиди сдался, а вот Медвежонок топал, прыгал и ухал ничуть не хуже, чем два дня назад. А напротив, еще более лихо, отплясывал Лейф Весельчак. Соревновались кто кого перепляшет. Уже часа два соревновались…
Гудрун, ясное дело, болела за брата. Я — за норега. Так азартнее. Мы даже побились о заклад — на три дирхема и право выбора первой позы ближайшей ночью. Датчанки — они такие. Эмансипированные.
Выиграл Свартхёвди, но я отказался защитывать победу, поскольку счел ее нечестной.
Какая-то разрумянившаяся бабенка попросту уволокла моего кандидата наружу. С целью личного использования.
Медвежонок заметил, что остался в одиночестве, только минут через десять. Остановился. Расфокусированным взглядом он прошелся по «женскому» столу, крикнул что-то рассерженной (на непризнание победы) сестренке, затем решительно направил стопы к упитанной датчанке, хохотавшей громче прочих, ухватил и поволок танцевать. Дама была не против. Очень даже не против. Свартхёвди — герой.
На беду, дамочка оказалась не свободной женщиной, а супругой нашего соседа. Кетиля Орешника, троюродного брата Кольгрима-коннозаводчика. О как я теперь шарю в родственных связях!
Кетилю такое обращение с его законной супругой совсем не понравилось. Посему Орешник немедленно полез через лавку, грозно размахивая недоеденной свиной рулькой. Перелез не сразу, потому что споткнулся и грянулся мордой оземь. Однако воинственности не утратил. Тут же вскочил, кинулся в бой, вырвал жену из лап моего побратима и утащил, на прощание заехав свинячьей рулькой Свартхёвди по пьяной морде.
Я сразу напрягся: только «включенного» берсерка мне на свадьбе не хватало…
Напрасно беспокоился. Пьяный Медвежонок даже не заметил, что его ударили. Стоял как стоял, пытаясь сообразить, куда подевалась его «партнерша».
Гудрун и так была сердита, а тут еще нанесенное брату оскорбление действием.
