— Эдвард, мы можем оставить «Марианну» тебе, и ты отвезешь Рэя назад вместе с Коррадо, — сказала Инес Коулмэну.
Тот было запротестовал, но потом проговорил:
— Ну что ж, если последний вапоретто идет в двенадцать…
— Это вряд ли, — сказал Рэй, хотя не был уверен.
— Ну почему? Может быть. — Инес улыбнулась Рэю. — Мы на четыре дня сняли катер. Может, вы захотите с нами покататься, если останетесь здесь?
Рэй кивнул и ответил ей улыбкой, догадавшись, что Коррадо — это водитель катера.
Инес с Антонио и Смит-Питерсы ушли. Миссис Перри закурила еще одну сигарету — она все время выкуривала только по половинке, — потом сказала, что если им нужно поговорить, то она желает им спокойной ночи. Коулмэн с Рэем поднялись, поблагодарили ее, и Коулмэн попросил у нее разрешения позвонить ей завтра утром. Он проводил ее к выходу — неуклюжий и маленький по сравнению с ней, он совсем не смотрелся как эскорт. Наконец он вернулся — все-таки хотел поговорить. Или, по крайней мере, они остались теперь одни.
— Может, еще бренди или кофе? — спросил Коулмэн, садясь за стол.
— Нет, благодарю.
— Ну что ж, а я, пожалуй, выпью. — Коулмэн позвал официанта и заказал себе еще бренди.
Рэй налил себе в чистый стакан простой воды из кувшина. Они не начинали разговора, дожидаясь, когда официант принесет бренди и уйдет.
— Я хотел поговорить с вами, — начал Рэй, — так как чувствую, что до сих пор вы не совсем понимаете… — Он замешкался только на секунду, но Коулмэн успел перебить его:
— Не понимаю чего? Я, например, очень хорошо понимаю, что моя дочь сделала неправильный выбор. Ей нужен был не такой человек.
У Рэя загорелись щеки.
— Возможно. И очень может быть, что такой человек где-нибудь существует.
— Да брось ты эти пустые цветистые фразы, Рэй! Я говорю с тобой чисто по-американски.
— Я полагаю, я тоже.
— Все эти «возможно», «я полагаю»… Ты не знал, как с ней обращаться. Не знал, а потом было уже поздно. Потом она уже была близка к концу. — Наклонив свою круглую лысую голову вперед, Коулмэн смотрел Рэю прямо в глаза.
— Я знал, что она стала рисовать меньше, но она не выглядела угнетенной или подавленной. Мы по-прежнему виделись с людьми, и довольно часто. Пэгги это нравилось, она получала от этого удовольствие. За два дня до случившегося у нас были гости — мы давали ужин.
— Интересно, что за люди? — риторически спросил Коулмэн.
— Кое с кем из них вы знакомы. Вполне достойные люди. Но главное, что она не была подавлена, угнетена. Да, она все время мечтала, все время говорила о каких-то сказочных садах и райских птицах с оперением невиданной красоты.
Рэй облизнул пересохшие губы. Разговор не клеился. Все выглядело так, будто Рэй взялся пересказывать содержание фильма, начав с середины.
— И главное, не было никаких намеков на помышление о самоубийстве, она не проявляла никаких признаков депрессии. Кто бы мог догадаться? Ведь она всегда выглядела счастливой! Помните, я говорил вам, что ходил в Пальме к психиатру? И она могла бы у него проконсультироваться, если бы захотела. Но она не сочла нужным это сделать.
— Значит, все-таки было что-то, раз ты обратился к психиатру?
— Ничего особенного. Если бы я действительно заметил что-то неладное, я бы пригласил психиатра к нам домой. Аппетит у нее был нормальный…
— Это я уже слышал.
— Просто я подумал, что Пэгги нужно поговорить с кем-то еще, кто попытался бы ей объяснить, что такое реальность.
— Реальность? — В голосе Коулмэна звучали гнев и подозрение. — А ты не считаешь, что она получила изрядную дозу этой реальности, выйдя замуж?
Для Рэя это был сложный вопрос.
— Если вы имеете в виду физические аспекты…
— Именно их.
— Это была и реальность и нереальность. Но не надо думать, что Пэгги боялась, она… — Рэй осекся на полуслове — ему было трудно говорить о таких вещах с Коулмэном.
— Она была удивлена и потрясена.
— Вовсе пет. Проблема заключалась не в этом. Просто центром ее жизни стал я, и это после того, как все эти годы у нее были только вы. — Коулмэн хотел перебить его, но Рэй поспешил продолжить: — Все дело в том, что Пэгги всегда опекали, она выросла в изолированном мире, и вам это прекрасно известно. Что она видела? Частные школы и ваше общество на каникулах. Вы же сами понимаете, что лишали ее той свободы, какую обычно получают девочки в этом возрасте.
— А по-твоему, я должен был сознательно предоставить ей возможность собственными глазами увидеть все грязные стороны жизни и постичь их, как это делает большинство девиц-подростков?
— Разумеется, нет. Я рад, что Пэгги не познала этой стороны жизни. Но быть может, она хотела чего-то более сказочного и волшебного, чем я мог дать ей… или чем вообще может дать брак.
— Волшебного?
Рэй был сбит с толку, затруднялся в выборе слов и не мог выразить свои мысли.
— Видите ли, Пэгги была очень романтична… Романтична в опасном смысле. Она полагала, что брак — это какой-то другой мир, что-то вроде страны поэзии или райского сада, а не продолжение всего лишь этого мира. Но там, где мы жили, и без того был настоящий рай. Климат, плоды на деревьях прямо под окном — только протяни руку… У нас была прислуга и множество свободного времени. Пэгги не нужно было возиться с детьми или с утра до ночи заниматься стиркой и уборкой. Мы просто наслаждались жизнью…
— Ну, знаешь ли, деньги не могли сделать Пэгги счастливой. Они были у нее всегда, — коротко возразил Коулмэн.
Рэй понял, что сказал не то, использовал неверное сравнение, так как знал, что Коулмэна возмущал тот факт, что у него есть деньги, хотя он никогда бы не отдал дочь за того, у кого их нет.
— Разумеется, дело было не только в деньгах. Я просто хочу описать вам атмосферу. Я много раз пытался поговорить с Пэгги, я хотел, чтобы мы поселились на некоторое время в Париже, сняли там квартиру. Это было бы шагом к реальности. Да, там хуже климат, там шум и суета, но там жизнь… Там существуют такие понятия, как часы и календарь.
— Зачем городить всю эту чепуху насчет реальности? — спросил Коулмэн, попыхивая сигарой. Глаза его слегка налились кровью.
Рэй понял, что Инес была права, все без толку. Они некоторое время молчали, и Рэй, как это уже было на Мальорке, почувствовал, что злость Коулмэна растет. Коулмэн откинулся на спинку стула, давая понять, что ему все ясно и что он хранит достоинство даже в состоянии тяжкой утраты. Пэгги была для него жизненным стимулом, единственным источником его гордости, Пэгги, которую он взрастил и поднял самостоятельно, если не с пеленок, то лет с четырех-пяти. Она была для него образцом красоты, изящества и хороших манер. Рэй буквально видел, как мысли эти проносятся в голове Коулмэна, и понимал теперь, что никакие объяснения и уверения с его стороны не смогут ничего изменить. Он также понимал, что не сможет изложить это на бумаге, — глаза Коулмэна, как и его уши, были наглухо закрыты.
