— Прекрасно… Информация, которую подготовили для противника, уже ушла, господин Байер. Из абверкоманды Ругге никто не исчез, в городе убит неизвестно чей связной, служба пеленгации засекла работу чужого передатчика. Правда, радист успел поменять волну и быстро закончил сеанс, поэтому не удалось установить его место достаточно точно. А вы говорите — нет подполья… Есть! Специальные средства, использованные при подготовке дезинформирующего документа, показали, что он переснят. А там содержалась информация, которая не оставляет нам времени ждать. Проверять всех выезжающих и приезжающих мало толку. Здесь не Германия, где каждый немец считает своим долгом поставить в известность гестапо. Здесь надо серьезно работать, и вы будете это делать именно так, как я скажу.
— Мои заслуги… — начал было Байер.
— Именно они позволили вам участвовать в таком важном деле. По его окончании получите другое назначение, в Германии. А пока будем контактировать. — Бергер встал. — Не надо провожать, работайте. — И оберфюрер подал на прощанье Байеру руку.
Выйдя из душного, тесно заставленного мебелью — огромным письменным столом, шкафами, креслами, — кабинета, оберфюрер быстро прошел через приемную, небрежно кивнув чиновнику предварительного контроля, в обязанности которого входила проверка и личный досмотр лиц, приходящих на прием к начальнику СС и тайной полиции города, спустился по лестнице на первый этаж и свернул к дверям, ведущим во двор, где его ожидала машина.
Первое свидание с Байером состоялось, но о впечатлениях говорить пока рано — все должно улечься, отстояться; отлетит в сторону шелуха эмоций, и только тогда придет время анализа. Основная задача выполнена — гестаповец не полезет куда ему не следует, не будет проявлять ненужной инициативы. По крайней мере на это можно надеяться.
Надо сразу загрузить его работой, чтобы некогда было вздохнуть, чтобы день и ночь его люди вкалывали на СД: пусть поставят за подозрительными наружное наблюдение, немедленно внедрят агентуру во все злачные места, на рынки, в городскую управу, на предприятия, в гостиницы, подберут осведомителей в каждом квартале и даже в каждом доме. Весь город должен быть под колпаком! Нельзя допустить утечки информации.
А потом пусть проводят облавы, расстреливают заложников, занимаются чисткой в городе. Потом, после окончания операции.
Ехидная улыбка тронула губы оберфюрера: информация ушла, это факт. Никто из противников, вступивших в игру с СД, не знает, что она ложная. Теперь бы еще всучить им специально изготовленную в Берлине «картотеку» второго отделения польского генштаба. Все равно, кто клюнет на нее первым — англичане или русские. Идеально отдать ее и тем и другим, но… Это только идеально. Пусть возьмут хотя бы одни.
Кто же переснял документы? Русские? Вряд ли, скорее всего, работа англичан. Тогда успех во Франции будет обеспечен, а русские все равно доберутся до дезинформации по другим каналам — она уже начала самостоятельную жизнь и теперь многие разведки будут покупать и перепродавать эти сведения друг другу. Прекрасно!
Уже усевшись в автомобиль, Бергер вдруг вспомнил, как ему рассказывали про высказывания Байера. Тот с самым серьезным видом заявлял:
— Я хороший человек, потому что меня любят собаки.
Оберфюрер засмеялся, чем немало озадачил водителя, не знавшего, как на это нужно отреагировать…
* * *
— Ты можешь отказаться. Это опасная игра: не успеешь оглянуться, как сорвешься и окажешься в лапах гестапо.
Сторож устало прикрыл глаза. Ксения посмотрела на его постаревшее за один день лицо с темными тенями под глазами. Сегодня он совсем не такой, как обычно, осунувшийся, давно не бритый. Где-то пропадал долго-долго: с середины дня и до поздней ночи. Теперь это действительно очень долго, потому что можно просто пойти на базар и больше никогда не вернуться. Ксения догадывалась, где он был, и от этого ее уважение к сторожу еще больше упрочилось.
— Я согласна, — твердо сказала девушка.
— Торопишься, — поднял на нее воспаленные глаза сторож. — Подумай, все взвесь. Потом придется уйти, бросить все и уйти. Возможно, навсегда.
— Разве я больше не солдат «подземной армии»? — ответила вопросом Ксения. — Разве я не думала еще тогда, давая свое согласие?
— То так, — вздохнул сторож.
Жуткое время. Ей бы танцевать, любить, выйти замуж, родить красивых детей, стать счастливой матерью и женой. Но вместо этого…
— Подумай, — повторил он. — А сейчас иди. Извини, я очень устал.
Ксения кивнула и пошла к двери. Задержавшись на минутку у порога, бросила взгляд на сторожа. Тот, уронив голову на руки, лежавшие на столе, дремал. Она вышла, тихо притворив за собой дверь.
* * *
Дорога до парка, окружавшего бывшее имение-замок Пилецкого, показалась Ксении странно короткой и длинной одновременно. Короткой потому, что она страстно желала отдалить тот миг, когда придет на место, станет там ходить, оглядываться — вдруг это получится очень неуклюже, подозрительно, бросится кому-нибудь в глаза? Не хотелось сознаваться самой себе, но было очень страшно, аж пересохло во рту и появилась противная, мелкая дрожь во всем теле, просто-таки нервный озноб. Езус Мария! Сейчас бы стакан молока, теплого, с чуть розоватой пенкой. Или нет, лучше холодного…
Длинной дорога была от невеселых дум. Что ждет впереди, нет, не в парке, а вообще впереди, в ее жизни? Уж так устроен человек: никак не может он прожить одним днем, все время стремится заглянуть в будущее и страшится этого, словно стоя на краю глубокой пропасти осторожно смотрит вниз, боясь сорваться с крутизны. Захватывает дыхание от высоты, легко кружится голова, но смотришь, стараясь разглядеть — что же там, под обрывом? Что?
О плохом думать не хотелось, и она гнала эти мысли прочь от себя. Уйти после выполнения задания, но куда? Наверное, в лес или, может быть, еще дальше? Хорошо, она сделает так, как прикажут, куда надо будет, туда и пойдет. А бедный старый седой чудак, искренне, всей душой верящий в Бога и людскую добродетель, смущаемую дьяволом? Что станется с ним после их ухода?
Но вот и парк, заросший, давно не чищенный от поваленных ветром стволов и сухих сучьев; еле приметная тропинка вела вглубь, туда, где за деревьями прятался небольшой пруд. Когда-то он был чистым, светлая вода отражала звезды, высыпавшие на небе по вечерам, хотелось опустить руку в воду, зачерпнуть ладонью пригоршню звезд и бросить их на себя. Как же давно все это было, как давно…
Почки уже лопнули, выклюнулись первые листочки — изумрудно-зелененькие, клейкие, еще не развернувшиеся до конца из трубки, — они не могли шуметь на ветру, набегавшем на парк с разных сторон.
«Кружаный ветер, к дождю», — подумалось Ксении.
Она немного посидела на садовой скамье — сырой, с облупившейся голубой краской на досках сиденья и спинки. Вокруг никого — только шорох ветра в ветвях, да едва слышный звук окарины из замка: наверное, кто-то из немецких солдат развлекал товарищей незамысловатой мелодией, напоминающей родные края. «В глуши зеленой чащи я помню старый дом», — выводила далекая окарина.
