Колпак, обтянутый, видимо, человеческой кожей, свалился с его головы, и обнажилась страшная, изъеденная язвами лысина.
– А-а,– весело пропел Мартин де Варгас,– я думал, что никогда не удостоюсь увидеть самого хранителя смерти.
Старик жутко заклекотал, вперил в капитана невидящие глаза, поднял когтистые пальцы и рванулся. В нем оказалось столько силы, что двое солдат еле-еле его удержали.
– Отпустите! – велел Мартин де Варгас.
Старик тут же кинулся вперед вторично и был разрублен чуть ли не до пояса одним капитанским ударом. Сделать нечто подобное простой колющей толедской шпагой мог только очень сильный человек.
– Завернули?
– Да,– ответил Логроньо, не отрывая взгляда от разрубленного стариковского тела.
– Не смотри на него долго, иначе он будет являться тебе в снах.
Сержант отвернулся.
– Кто это такой?
– Хранитель смерти, их кардинал. Ты заметил, я почти отрубил ему голову, а из него вытекло всего несколько капель крови.
– Вы же велели мне не смотреть на него.
– Правильно. Все готово. Пора нам убираться из этого места. Не нужно, чтобы марабуты поняли, кто их навестил.
Вечером того же дня большая, построенная по старинному способу катапульта запустила через серую мешуарскую стену первый «чумной» труп. Натяжные канаты страшной машины были сплетены из женских волос, только они могли дать настоящую упругость. За волосами посылали в лагерь беженцев и в Алжир. Оттуда же привезли специалиста по плетению волосяных веревок.
Старания не пропали даром. Труп летел как ангел, чуть расставив руки и медленно вращаясь вокруг своей оси, словно стараясь заглянуть себе под спину.
Второй был куда более разложившийся, и его полет красивым вряд ли можно было бы назвать. Но в деле, затеянном капитаном, красота трупных движений была не на первом месте.
– Все,– сказал Мартин де Варгас генералу,– сегодня ночью можно будет ждать.
– Чего?
– Сегодня Харудж будет прорываться.
Третий покойник отправился за вражескую стену. Надо полагать, что при ударе о каменные мостовые, о стены домов непрочная плоть разлеталась в клочья. Кто возьмется в такой ситуации собирать смертельно опасные останки, дабы выкинуть их обратно?
– Вы уверены, что именно сегодня ночью, не завтра, не позже?
– Харудж все понял уже после первого трупа, зачем откладывать то, что сделать все равно необходимо?
–А он не задастся вопросом, что происходит в нашем лагере? Не заразимся ли мы сами этой «чумой»?
– Пусть задается, пусть задастся какими угодно вопросами, у него нет времени ждать, когда поступят ответы. Ему не согреет душу то соображение, что вместе с ним вымрет все наше войско.
Генерал Куэльяр пожевал губами, тоскливо посмотрел вслед очередному летающему трупу, потом взял Мартина де Варгаса под руку и отвел в сторону.
– Все же я хочу спросить у вас.
И замолчал.
– Спрашивайте, господин генерал.
– Мне почему-то кажется…
Капитан терпеливо и спокойно ждал.
Катапульта еще раз взвизгнула своими волосяными жилами. Подбежал офицер с сообщением, что покойники кончились, придется ждать, пока не прибудет очередная партия. Генерал раздраженно махнул на него уксусным платком.
– Спрошу прямо: вы в самом деле уверены, что у того паренька-солдата была не чума?
Мартин де Варгас широко самодовольно улыбнулся:
– Скажу вам откровенно, медицина не является той областью, где я могу считать себя специалистом.
Генерал побледнел:
– Так, значит, чума.
– Я сказал только то, что сказал. Может быть, да, может быть, нет.
– Вы говорите так, словно вам все равно.
– Возможно, так оно и есть.
Глава тринадцатая
МОНАХ И КАРДИНАЛ
– Что же было дальше, святой отец? – Дон Хименес медленно сворачивал подагрическими пальцами только что прочитанный свиток.
Отец Хавьер улыбнулся, совсем чуть-чуть, одними губами, но для его сухого, сурового лица, изборожденного глубокими морщинами, это было событием.
– Он рухнул на колени, стал ползать и кричать, что он Фикрет, Фикрет, Фикрет.
Монах и кардинал находились на вершине круглой башни, венчавшей собой цитадель Орана. Над каменной площадкой, вымощенной розовыми восьмиугольниками известняка, был натянут тент из белой парусины. Время от времени он под воздействием ветра выгибался, а потом мягко хлопал, создавая движение воздуха, что было нелишним в жаркий день.
Кардинал сидел в кресле у прямоугольного кипарисового столика, перед ним громоздилась целая груда свитков. Среди них стоял серебряный кувшин с целебной водой.
Отец Хавьер расхаживал по периметру площадки, иногда останавливался, опершись обеими руками о высокий парапет. Останавливался он все время в одном и том же месте и смотрел вниз во двор тюрьмы, где плотники заканчивали строительство высокого деревянного помоста.
– Не хотели бы вы, ваше преосвященство, увидеть его собственными глазами?
– Я для того и проделал весь этот длинный путь из Мадрида, чтобы поглядеть на него.
– На Фикрета?
Кардинал недовольно поморщился:
– Велите привести.
Отец Хавьер отдал приказание.
Первым на розовой площадке появился полковник Комарес в сопровождении двух стражников. Они встали с обнаженными саблями справа и слева от его преосвященства.
Раздался металлический звон внизу, на лестнице, что вела из подземной тюрьмы на вершину башни. Кто-то невидимый медленно и тяжко начал по этой лестнице подниматься. К звону металла примешивался шум стольких ног, что могло показаться, что приближается не человек, а многоногое ископаемое чудовище.
Полковник Комарес положил ладонь на рукоять своей шпаги – было понятно, что он в случае чего не подведет. Выражение лица у него было и значительное и решительное.
Отец Хавьер снова посмотрел внутрь двора. Плотники старались. Еще какой-нибудь час, и все будет готово.
Шаги приближались. Уже было слышно дыхание этого человека, глубокое и тяжкое.
Кардинал Хименес непроизвольно поежился в своем кресле, потянулся было к серебряному кувшину, но раздумал.
И вот появилась голова.
Обыкновенная человеческая голова. Темные волосы, светлые глаза, усы.
Плечи, грудь. Потная, грязная, разорванная на груди в нескольких местах рубаха. Темные, когда-то бывшие красными шаровары. Рука схвачена широкой стальной манжетой, цепь от которой шла вниз, к правой ноге, Которая в свою очередь тоже была пленена сталью и связана цепью с левой ногой. Вся эта кривая, нелепая конструкция мучительно звенела.
