– Вы предполагаете, что вам и до них удастся «добраться»?
Мартин де Варгас помрачнел, он вдруг подумал, что добиться желаемого будет труднее, чем он себе представлял вначале. Свет военной истины не может вразумить того, кто потерял способность видеть.
– Главной своей целью я вижу пользу кастильской короны, и если ради ее достижения понадобится совершить невозможное, я совершу то, что понадобится. Добраться же до кардинала и короля я не считаю невозможным.
– Что ж, мне кажется, я понял вас.
– Я же ничего еще не успел вам рассказать!
– В этом нет нужды.
– В чем нет нужды? В том, чтобы слушать меня, или в том, чтобы освобождать Алжир?
– Я сказал, что вы безумец, и вы безумец. Не знаю еще, каким образом я поступлю с вами. Для начала, на пользу кастильской короне, я сделаю вот что – я вас запру.
В глазах лейтенанта появился давешний яростный огонь.
– Это не я безумец, а вы, господин генерал! Как вы можете не видеть очевиднейших вещей!
– Эй, сюда! – громко крикнул Педро де Наварро. Не менее десятка стражников с шумом взбежало на террасу.
Оказавшись в сыром, темном подвале городской тюрьмы, Мартин де Варгас не впал в отчаяние, он впал в ярость. Он никак не мог смириться с тем, что лучший полководец королевства оказался идиотом. Ведь ему было все объяснено, он должен был оценить его, Мартина де Варгаса, порыв. Не оценил. На что может рассчитывать Испания, когда во главе ее стоят такие ничтожества? Нужно было обратиться за помощью не к нему, а сразу к кардиналу Хименесу. Или даже к королю. Король не может быть безразличен к интересам королевства. К тому же у него нет дочерей, заботы о которых могли бы заслонить заботы о государственном благе.
Но, может быть, и король и кардинал думают одинаково с Педро де Наварро? Может быть, генерал от них набрался осторожности и спеси?
Нет!
Невозможно!
В противном случае жизнь, его, Мартина де Варгаса, жизнь потеряла бы всякий смысл.
Надо как-то выбираться из каменного мешка.
Проще сказать, чем сделать.
Лейтенант обследовал как следует свое новое пристанище. Досконально. Исчерпывающе. И пришел к неутешительному выводу – без помощи снаружи покинуть эту сырую нору невозможно.
Надо подождать разносчика пищи и попробовать договориться с ним. Как? Пообещать деньги, которых нет? Послать письмо на волю? Кому?! Утопить тюремщика в миске с похлебкой и силой вырваться на свободу?
Не прошло и двух дней, как в тяжелой, мрачной двери, закрывавшей путь на волю, отворилось окошко и четырехпалая волосатая рука швырнула под ноги заключенному кусок овсяной лепешки.
Все!
С таким не разговоришься. И почему у него четыре пальца? Может, это такая специальная порода тюремщиков?
Лейтенант подошел к двери и, стукнув в нее кулаком, крикнул:
– Я хочу пить!
Никто ему не ответил.
Только не впасть в отчаяние, мысленно приказал себе лейтенант, уже впадая в него. На что он мог теперь надеяться? Только на то, что Педро де Наварро просто решил его проучить, подержит для острастки под замком и выпустит. Прислушавшись к себе, Мартин де Варгас понял, что на это не стоит надеяться.
Рассвирепев, он кинулся на непобедимую дверь и стал кричать, колотя в нее кулаками и ногами:
– Я хочу видеть короля! Я хочу видеть короля! Здесь дело государственной важности!
Прошла неделя, прошла другая. Лейтенант продолжал свой бесплодный поединок с дверью и с тишиной, что скрывалась за ней.
– Я хочу видеть короля! – требовал он первые семь дней.
– Доложите обо мне королю, я Мартин де Варгас, лейтенант королевской пехоты! – такие заявления превалировали во время второй семидневки.
– Король хочет видеть меня, вас всех повесят, если вы ему не доложите! – заявлял он после двадцатого дня заключения.
Он прокричал, провопил, простонал эти сообщения и угрозы сотни раз, он срывал голос, переходил на шепот, но ничто не помогало. Ему не удалось даже увидеть лица четырехпалого существа, назначенного ему в бездушные охранники.
И однажды наступил такой день, когда он не подошел к двери, когда он не произнес ни звука. Не потому, что разуверился в своих попытках, он просто обессилел. Он лежал на ворохе гнилой соломы, смотрел на узенькую щель под потолком – единственное окно в камере – и тихо молился. Слова молитв путались у него в голове, чаще всего повторялась просьба отворить двери. Имелись в виду лейтенантом не двери камеры, но те, что могут быть открыты только Богом взыскующему человеческому разуму и алкающей человеческой душе.
Но случилось то, что случается часто в жизни: стоит обратить взор к небесам, как земные обстоятельства начинают оборачиваться в твою пользу.
Громыхнули засовы, завизжали вековые петли, и дверь, равнодушно принявшая тысячи отчаянных ударов лейтенантских кулаков, отворилась как бы сама собой. Так казалось лишь мгновение. Дверь все же раскрылась не сама собой – ее отворили люди с факелами и шпагами на боку. Они вошли и разогнали сырую склеповую полутьму светом трепещущего пламени.
Они задали лежащему на соломенной подстилке исхудавшему человеку вопрос, которого он ждал:
– Вы лейтенант Мартин де Варгас?
Он с усилием кивнул.
– Благословение Господу, следуйте за нами.
– Господу благословение, я не в силах.
– Помогите ему, господа.
В сем происшествии на самом деле не было ничего чудесного. Оно сложилось из двух вполне реальных обстоятельств. Причем к возникновению обоих лейтенант имел хоть и косвенное, но неотменимое отношение. Так что факт его освобождения нельзя назвать не только чудесным, но даже случайным.
Во-первых, о героическом, сообразительном и изобретательном лейтенанте поведал в своих устных докладах отцу Хавьеру генерал Тобарес. Настаивая на особом характере событий, приведших к потере Алжира, он в подтверждение своих слов привел лейтенанта. Мол, даже при наличии таких бойцов среди своих защитников город был обречен. Генерал гордился тем, что выдвинул этого офицера, и удивлялся, что он при всех своих способностях потерпел неудачу.
– Стало быть, противник в чем-то превзошел его, не так ли?
– Стало быть, так.
Отец Хавьер подробно расспросил генерала-неудачника об этом лейтенанте и перешел к выяснению собственно роли главного королевского инспектора. Он пытался разобраться в том, почему гениальный, хранившийся в полной тайне план оказался сорван, несмотря на героизм отдельных офицеров. Сеньор Тобарес только разводил руками. Разумного, хотя бы приблизительно убедительного объяснения у него не было.
