– Не думаю, что со мною согласятся наши врачи, но позвольте донести до вашего слуха одно мое сугубо медицинское наблюдение.
– Доносите.
– Все те месяцы, что я сидел в подвале, меня кормили одной лишь жидкой кашей без намека на какое-нибудь масло.
– И что же?
– Ни одного, поверьте, подагрического приступа. И сейчас мои суставы гнутся, как у юноши.
Кардинал перевел на генерала тускло светящийся сквозь пленку боли взгляд:
– Придумали, чтобы меня развлечь?
– Отнюдь нет. Поверьте. Тюрьма всем нехороша, но в рассуждении…
– Тогда присядьте.
– Вы хотите…
– Немедленно при мне присядьте!
Генерал, пытаясь на ходу сообразить, не оскорбляет ли эта резкая просьба его дворянское достоинство, поднялся из кресла, вышел на середину спальни, так, чтобы его хорошо было видно всем, раздвинул руки в стороны и начал медленно приседать. Суставы затрещали, как будто в каждом ломалось по пучку хвороста. Но выражение генеральского лица оставалось спокойным. Было видно, что никакую боль он не перебарывает.
– Можно вставать?
– Вы ведь всегда славились умением поесть и выпить, если я не ошибаюсь.
– Именно так, ваше преосвященство.
– Пищу вы любили острую, а вино густое?
– Не представлял, что вы до такой степени интересовались моими привычками. Можно мне теперь встать?
– Если сможете.
Генерал Тобарес шумно набрал воздуха в грудь. Бледная голова его быстро налилась кровью. Все крупное тело задрожало, качнулось, но тем не менее стало неуклонно выпрямляться. Когда победа была одержана, победитель был на грани обморока и одновременно блаженства.
– Вот видите, дон Диего,– сказал ехидно его преосвященство своему личному эскулапу,– есть на свете методы намного надежнее ваших. И родом они не из Индии, они почти местные. Что вы на это скажете?
Лекарь развел руками:
– Ваше преосвященство, но подумайте сами, что бы вы сделали со мной, если бы я предложил вам сесть в тюрьму!
Кардинал неожиданно расхохотался:
– Знаете, дон Игнасио, этими своими упражнениями вы порадовали меня значительно сильнее, чем этим письмом.
Отец Хавьер поднял руку:
– Погодите. Вы хотите сказать, что краснобородый Харудж явился к вам на галеру без бороды?
– Не просто хочу это сказать, я это утверждаю. Я был поражен не меньше вашего. Слухи о подвигах человека с рыжей бородой дошли до самого папского престола. Отсутствие же бороды у того, кто ношением ее прославился…
– Но, может быть, это был не он? С чего это вы решили, что этого человека нужно называть именно так? В вашем положении любой разбойник мог показаться именно Харуджем.
– Святой отец, у меня есть глаза и есть уши, и в тот момент они были так же здоровы, как и ныне. Я видел собственными глазами благоговейное преклонение пиратов перед своим вожаком, а надо вам сказать, что это были по большей части настоящие звери в человеческом обличье. Только человек с особенными задатками мог до такой степени подчинить их своей воле.
– Но может статься, на ваши галеры напал очень влиятельный разбойник, но не именно Харудж. Понимаете меня? Среди тех, кто плавает по морям, полно людей волевых и кровожадных. Скажу больше, стать капитаном пиратского судна, не обладая этими качествами, просто невозможно. У страха глаза велики, и вы могли принять обыкновенного разбойника за необыкновенного, коим, вне всякого сомнения, является Краснобородый.
Итальянец сказал:
– Дайте мне еще вашего вина.
Выпил.
– Кроме того, вы же сами утверждаете, что бороды этот грабитель не носил.
– Носил.
– Только что вы утверждали иное!
– Носил, повторяю, носил. Но не там, где ее носят все нормальные люди.
Отец Хавьер уже очень давно, с тех пор как сделал свое историческое открытие, ничему не удивлялся на этом свете. Но последние слова нелепого гостя ввергли его в удивленное состояние;
– А где?
– В кармане.
Старик прищурился:
– В кармане?
Итальянец допил последний глоток.
– Это была, разумеется, поддельная борода.
– Этот пират просто маскировался под Харуджа, чтобы сильнее запугать свою жертву. Вас, судя по всему, он запугал как следует.
– Нет. Он сначала взял нас на абордаж, а уж потом мы получили возможность сообразить, кто он такой. Кроме того, я сам, собственными ушами слышал, как его называли тем именем, которое так занимает ваше воображение.
– Он откликался на имя Харудж?
– Так называли его все. И его люди, и даже гребцы нашей галеры. Его называли так десятки людей. Ни у кого из них не было сомнения, с кем они имеют дело. У меня, кстати, тоже. Я долгое время простоял рядом с ним, я слышал его переговоры со своими помощниками. Я видел, как действуют на них его слова.
– Как?
– Он приказал своему, судя по всему, ближайшему помощнику по имени Фикрет, усатому молодому арабу, правоверному мусульманину, пустить на дно галеру с гребцами-мусульманами. Когда тот заколебался, Харудж буквально несколькими фразами привел его в чувство.
– Гребцы на ваших галерах были мусульманами?
– Да. Когда нет каторжников-христиан, приходится на это идти, хотя это и большой риск.
– Ваша история доказывает, что риск действительно большой. Но вернемся к нашему бородачу. Правильно ли я вас понял? Харудж не обуян сильным религиозным чувством, ему ничего не стоит в случае нужды расправиться с сотней-другой своих единоверцев, если этого требуют обстоятельства.
– Вы смотрите в самую суть дела, святой отец. Теперь я окончательно уверился в том, что пришел к вам не зря.
– Не спешите с выводами.
– Продолжайте спрашивать.
– Не показалось ли вам, что сила его воздействия на подчиненных людей основана не только на примитивном страхе или обычном разбойничьем авторитете?
– И вы опять спрашиваете по существу.
– Я не нуждаюсь ни в чьих похвалах, следовательно, не нуждаюсь и в ваших.
– Да, святой отец, могу утверждать с уверенностью: Харудж владеет не только жизнями своих подчиненных, но и…
Отец Хавьер поднял руку, показывая, что некоторые слова можно и не произносить вслух.
– Вне всякого сомнения, он заставил этого молодого человека по имени Фикрет в течение самого непродолжительного времени забыть о своем долге перед единоверцами.
