Всю ночь в доме алькальда продолжались сборы. Руководили ими заплаканные женщины – жена и мать. Заплаканные и молчаливые. Они знали, что говорить ничего не нужно, потому что говорить что-либо бесполезно.
После сборов – молитвы.
После молитв последние напутственные слова.
– Мартин де Варгас, ты не победишь,– сказала мать, уже надевшая траурный платок на голову.
– Мартин де Варгас, ты не победишь,– сказала жена, страдая оттого, что траурный платок она надеть не успела.
Отставной лейтенант первым прибыл на поляну над рекой и некоторое время бродил там по колено в тумане и по плечи в раздумье.
Соперники, уже издалека его увидев, поняли, что их дела нехороши.
Они были правы. Утро еще не успело как следует начаться, а начинающий изгнанник успел расправиться со всеми троими. Одному проткнул легкое. Второму глаз. Третьему изувечил рабочую руку и располосовал до кости бедро.
После всех этих быстрых подвигов он, не сказав ни слова на прощание, сел на коня и поскакал по мадридской дороге.
Глава девятая
КАРДИНАЛ И ГЕНЕРАЛ
Кардинал Хименес был больным человеком. От непомерного употребления малаги и мадеры, имевшего место в молодые и зрелые годы, старость кардинала была омрачена частыми и весьма болезненными приступами подагры. Кровопускание, бывшее в те годы почти единственным средством борьбы с этим заболеванием, изнуряло, а производимое слишком часто, вообще лишало возможности передвигаться.
Поездка к отшельнику, отцу Хавьеру, закончилась для высокопоставленного церковного деятеля приступом болезни такой продолжительности и силы, каких с ним еще не случалось. Личный врач дона Хименеса, некий дон Диего, прославившийся тем, что в поисках врачебной премудрости добрался до самой Индии, почти полностью опустошил кардинальские вены, но облегчение принес ему небольшое. Тогда он решил применить к нему одно экзотическое средство, которое его преосвященство запрещал ему, находясь в состоянии средней тяжести. Теперь он был не в силах возражать.
Дон Диего обмотал колени и локти кардинала белыми полотняными повязками, вымоченными в жидкости, составленной из нескольких ядов, порошка, полученного из сушеной обезьяньей печени, крови ворона и еще нескольких, совсем уж фантастических ингредиентов.
Кардинал лежал, закатив глаза, на простом деревянном ложе и тихо постанывал.
Врач расхаживал по спальне с победоносным видом – он считал, что дело излечения его преосвященства встало на правильный путь. Он исходил из того, что раньше старый кардинал вопил как резаный поросенок, а сейчас почти не издает звуков. Камердинер дона Хименеса и секретарь Скансио не считали возможным держаться столь оптимистического взгляда на вещи, но открыто возражать маститому доктору не решались.
Кто-то из прислужников шепнул на ухо господину секретарю, что в приемной кардинальского дворца появился странный господин, одет как бродяга, но при этом ведет себя как очень важная персона.
– Чего он хочет? – Скансио фыркнул.– Даже если бы эта важная персона была одета подобающим образом, я бы посоветовал ей убираться вон. Его преосвященство болен.
Служитель, видимо получивший значительную мзду от странного гостя, попробовал настаивать:
– Я сказал ему об этом, но он заявил мне, что его визит облегчит муки его преосвященства.
Секретарь поглядел оценивающе на лежащего кардинала.
– Нет, я не могу его тревожить.
Служитель поклонился.
– Но этот господин добавил в конце, что если его не пропустят, то он войдет сам.
– Он сумасшедший?
– Взгляд у него немного безумный, но речь вполне связная.
– Может быть, он соизволит назвать свое имя?
– Он уже назвал его.
– Ну!
– Он сказал, что его зовут Игнасио Тобарес.
– Генерал?! – воскликнул Скансио.
– Генерал? – проскрипел лежащий.
– Прикажете позвать?
– Да, Скансио, и немедленно. А вы, доктор, помогите мне сесть.
– Вам нежелательно садиться!
– А вам нежелательно говорить глупости.
Самое интересное, что в это же самое время нечто подобное происходило в доме, который занял в Мадриде отец Хавьер. В келью святого отца, где он сидел, как всегда, в окружении старинных пергаментов, полусгоревших свечей, вставленных в подсвечники, напоминающие изяществом линий пыточные инструменты, вошел тихий Педро и доложил, что у ворот дома стоит человек, желающий поговорить с отцом Хавьером.
Старик осторожно погладил гладко выбритую тонзуру
[37]
, пожевал губами, прищурился:
– Ты кому-нибудь сообщал о том, кто на самом деле снял этот дом?
Педро отрицательно покачал головой.
– Подумай, может, ты проговорился случайно, сболтнул какому-нибудь торговцу на рынке? Может быть, тебя спрашивал квартальный альгвасил?
– Квартальный альгвасил меня спрашивал, но я ему назвал имя, которое было велено назвать в таком случае.
– Ты не примечал возле нашего дома никаких подозрительных личностей?
– Сегодняшний гость – это первая подозрительная личность за все время.
Как он выглядит?
– Еще довольно молодой человек, но уже претерпевший в жизни немало. И выговор.
– Иностранец?
– Кастильский ему ведом хорошо, но выговор выдает в нем иностранца.
Было заметно, что отец Хавьер немного занервничал. Он встал и прошелся по своей келье.
– Иностранец…
– По всей видимости, святой отец.
– Обликом не схож ли он с арабом или турком?
– Он явно житель страны не северной, но ничего сарацинского мне в нем не увиделось.
– Ладно, поговорить мне с ним придется, но вместе с тем надо принять некоторые меры предосторожности.
– Я велю двоим братьям прийти сюда, и сам тоже буду наготове.
– В этом подвале, ваше преосвященство, я провел четыре месяца. Ни одного лучика света за все это время, ни одного известия с воли.
Нынешний генерал Тобарес весьма мало походил на себя прежнего. Загар сошел полностью с его щек, и сами щеки сильно ввалились. Из-за длительного пребывания в темноте глаза сделались как бы близоруки и все время слезились, если свет падал прямо на лицо недавнему пленнику.
Руки были замотаны, что выглядело весьма странно в жаркий полдень.
