Знаменитый мореплаватель ехал на абсолютно белом арабском скакуне и был облачен в белый халат и белую чалму. Верный Фикрет и его двоюродный брат Абдалла имели под собою гнедых жеребцов, на плечах синие халаты и на головах цветные чалмы. Прочие всадники, числом не менее полусотни, никакого единообразия в одежде не соблюдали, сказывалась традиция «берегового братства», где каждый был сам себе господин до известной степени. Разумеется, не в период военных действий.
Надо заметить, что не все люди Харуджа были правоверными мусульманами. Лучшими пушкарями были у него два малагских мориска, то есть выкрестившиеся иудеи. Плавали на одной из галер два сицилийца-католика, приговоренных в Мессине к четвертованию за жестокое обращение с послушницами одного женского монастыря. Особо надо было сказать о суданских неграх, лучших гребцах его маленькой эскадры. Эти феноменально сильные и выносливые люди, превосходящие по неприхотливости берберского верблюда, были, кажется, вообще чужды идеи Бога, а если нет, то за высшее существо числили своего начальника – краснобородого Харуджа.
Освободитель медленно ехал между рядами, и со всех сторон неслись приветственные крики в его адрес. Сразу после ночи феерического переворота, после изгнания испанцев и кабилов, в Алжире было объявлено, что волею нового командующего гарнизоном все подати снижаются вдвое, а все долги кастильским, малагским и прочим бежавшим или убитым ростовщикам отменяются.
После ночи страха пришел благословенный день! Положение почти каждой алжирской семьи улучшилось, ибо почти каждая семья что-то должна была ростовщику или меняле. Освобождение от этих долгов часто было равно освобождению от камня на шее утопленника. Горожане, даже верившие слухам, что Харудж вор, пират, жестокосердный человек и гнусный безбожник, теперь признавали, что заблуждались. Настроение бедноты переменчиво: сегодня ты для нее герой, завтра – враг. Поэтому Харудж обеспокоился тем, чтобы завоевать доверие людей состоятельных. Освобождение от податей, главным образом рыночных, это был жест в их направлении. Салим ат-Туми не драл с них три шкуры, он драл с них всего лишь две, одну —ради своей казны, другую – ради верхушки племени саалиба. Племя в значительной степени утратило свое влияние на городские дела, но желало получать свою долю доходов от торговли.
Харудж не собирался ссориться с саалиба, это была сила, не окончательно еще ушедшая с магрибской политической сцены. Ему нужно было что-то придумать, чтобы и купцы были целы, и племенные вожди сыты.
И он придумал.
Доехав до базарной мечети, Харудж остановился. Было объявлено, что здесь он примет просителей – всех, кто утесняется, всех, кто обижен, всех, кто подвергся неправедному суду.
Желающих пожаловаться собралось много.
Много собралось и тех, кто хотел посмотреть, кто именно будет жаловаться. В толпе стояли квартальные управители со своими прихлебателями. Стояли сыновья менял и богатых купцов и просто нанятые негодяи, им вменено было как следует запоминать имена просителей.
Харудж выслушивал жалобы сидя в седле, похлестывая плеткой по белому голенищу сапога.
Звучали истории одна другой слезоточивее, богатство и сила повсюду показывали свою жестокую власть над бедностью и слабостью. Рыдала, ползая в пыли, несчастная вдова, ей не на что было похоронить сына, забитого до смерти по обвинению в краже, которой не было.
Рвал рубаху на груди гребец с рыбачьей шхуны, хозяин отказывался ему платить за все весенние месяцы и еще требовал деньги за якобы съеденную гребцом пищу.
Торговцы хором обвиняли в поборах базарного старшину, нищие кричали об издевательствах городских стражников, их поддерживали странствующие дервиши и водоносы.
Харудж молча внимал.
Фикрет и Абдалла следили за тем, чтобы просители не приближались к господину слишком близко.
Прочие пираты, тоже верхом, тихо позевывали, поведение местных стражников ни в коем случае не казалось им предосудительным. Оказавшись на их месте, они вели бы себя точно так же. Если не хуже. Более того, они уже мысленно примеряли к себе эту роль, не для того же они, рискуя жизнью, освобождали от испанских собак этот город, чтобы до конца дней ютиться в пропахшей кислым войлоком касбе
[32]
и питаться чечевичной похлебкой, как будто они до сих пор находятся в плавании. Только авторитет хозяина удерживал этих людей от более сурового отношения к освобожденным. Харудж внимал.
Вот наконец история, которая ему нужна.
Бородатый, солидный торговец жаловался на базарного кади
[33]
за то, что в споре со стражником, просто-напросто отобравшим у купца мешок с ливийскими финиками, он встал на сторону стражника, пойдя против совести и заповедей пророка.
– Кади Ульмулла?
– Он, о освободитель Харудж, он!
– Приведите вдову!
Она никуда и не уходила.
– Кади Ульмулла лишил тебя возможности похоронить сына так, как велят наши обычаи?
– Он, о освободитель Харудж, он!
Харудж повернулся к двоюродному брату Фикрета:
– Приведите сюда кади Ульмуллу.
Толпа, уже начавшая немного уставать от однообразия жалоб, оживилась.
Вслед за Абдаллой и его людьми несколько десятков добровольных помощников кинулось на поиски ненавистного судьи. В минуту был обшарен весь базар, и лавки, и склады, и подвалы для курения гашиша.
Судьи не было нигде.
– Заприте ворота, обыщите город!
Все команды Харуджа выполнялись охотно и мгновенно. Судья был одним из самых ненавидимых, и по заслугам, людей в Алжире. Единственное, что спасало его от мести возмущенных горожан, это отдаленное родство с самим шейхом Салимом.
Вскоре стали прибывать из разных концов города тяжело дышащие люди с сообщением, что Ульмуллы нет. Ни дома, ни в порту, ни где бы то ни было.
Харудж выглядел совершенно спокойным. Да и был таким на самом деле. Потому что знал, что кади найдут, и даже знал где. Он поймал его еще вчера и заточил на парадной галере шейха. На той самой, что привезла с острова Пеньон небезызвестного генерала Тобареса в день перед переворотом.
Сейчас Абдалла его разыщет там и притащит на веревке за своей лошадью. Харудж не боялся, что судья проболтается, ибо тот был схвачен во время реальной попытки к бегству. Толстяк раньше других почувствовал, к чему идет дело в его любимом городе Алжире, и решил ему изменить посредством бегства в другой город. Например, Оран.
Все случилось именно так, как рассчитывал краснобородый Харудж. Кстати, в этот день он своим внешним обликом вполне соответствовал этому наименованию. Длинная пышная ярко-рыжая борода лежала на кристально белой груди во время шумного представления перед базарной мечетью.
