– Нельзя ли на этот раз поступить иначе?
– Боюсь, это будет нарушением закона, который вы сами изволили даровать народу.
Селим встал и тут же опять сел.
– Очень плохо. Нельзя ли что-нибудь придумать? Я не хочу нарушать закон, но, Аллах свидетель, я не желаю вреда этому достойному человеку.
Великий визирь сделал вид, что занят тяжелым размышлением,– брови его насупились, взгляд подернулся туманом.
– Ну, что там?
– Мне кажется, что мы немного поспешили, уравняв заслуги этого человека и его прегрешения. Прегрешения мы рассмотрели как следует. Давайте взвесим его дары.
– Опять ты про собак?!
– Да отсохнет мой язык, если он еще хотя бы раз произнесет слово «собака»! И не о соколах я, пусть услаждаются ими ваши орлы племянники.
– Воистину пусть!
– Женщины, насколько я понял, могут быть вами благосклонно приняты.
– Ибо сказано: как бы ни был велик гарем, он никогда не бывает полон.
Энвер-паша поклонился и продолжил:
– Помимо животных, название которых здесь не может быть произнесено, помимо соколов и женщин мореплаватель с красной бородой смиренно складывает к ногам повелителя Высокой Порты вот это.
Из складок своих расшитых серебром одежд великий визирь достал шкатулку из слоновой кости. Шкатулка была очень старой на вид, кость пожелтела и поблекла, как это бывает после двухсотлетнего хранения.
Энвер-паша в низком поклоне протянул шкатулку султану. Поскольку, по установленным правилам, он не мог приблизиться к правителю более чем на два шага, стронулась со своего места казавшаяся до этого каменной фигура Рахима. Из его широкой ладони получил Селим подношение краснобородого мореплавателя.
– Как она открывается?
– На крышке изображен фантастический зверь грифон, нажмите пальцем на его аметистовый глаз…
Шкатулка мягко распахнулась. На зеленом бархате, которым она была выстлана изнутри, лежал большой серебряный перстень со средних размеров рубином. Как драгоценность, он не представлял ничего особенного. В нем явно имелся какой-то символический смысл.
Селим вопросительно посмотрел на своего министра.
– Это перстень повелителя Алжира, шейха Салима ат-Туми.
Султан достал его из костяной коробки и повертел перед глазами.
– И почему он здесь?
– Кто владеет этим перстнем, тот владеет Алжиром.
– Но сейчас этот перстень находится у меня в руках, значит ли это…
– Безусловно да, о повелитель.
Султан усмехнулся:
– Мне еще никогда не дарили городов.
– Вы не хотите посмотреть на человека, способного делать такие подарки?
– Да продлит Аллах его годы, конечно хочу!
– Он смиренно ждет у входа, чтобы припасть к вашим стопам.
– Так велите его привести сюда! Надеюсь, ни одна моя неосторожная мысль на его счет не воплотилась и он не только не обезглавлен, но даже и ноздри не лишен!
Повелитель Высокой Порты был в настолько хорошем настроении, что даже позволил себе пошутить. Его можно было понять: хороший день – преподносят женщин, дарят города, даже для султана это немало.
Энвер-паша был рад не меньше своего господина, но не имел возможности демонстрировать свою радость. Он быстрым шагом прошел к входной двери и, приоткрыв ее, отдал соответствующие команды.
По всей анфиладе комнат, составлявших бесконечную приемную кофейного кабинета, полетело, переходя из уст в уста:
– Пропустить!
– Пропустить!
– Пропустить!
Послышался вдалеке множественный шум шагов, шорох шелков.
На лице великого визиря появилась снисходительная улыбка, потом она сделалась задумчивой. Короток миг торжества, и надо было сообразить, каким образом разумнее всего представить великого пирата великому правителю.
Придворный писец, скорчившийся на неудобной софе в одной из комнат анфилады, вытащил из-за волосатого уха лебединое перо с обкусанным концом, откупорил чернильницу и задумался.
Напишет же он следующее:
«Пятого мая, на восемьсот девяносто пятом году Хиджры
[30]
, в кофейном кабинете сераля повелитель Высокой Порты, богоравный султан Селим I Явуз встретился с мореплавателем по имени Краснобородый, коего кастильцы, франки и генуэзцы называют также Барбаросса».
Глава шестая
ПИРАТ И ШЕЙХ
Пятого мая, на восемьсот девяносто пятом году Хиджры, знаменитый магрибский пират Харудж по кличке Краснобородый, называемый на языках христианских Барбаросса, в сопровождении многочисленной свиты въехал на рынок свободного города Алжира. Задолго до его появления по торговым рядам прошлись городские стражники, сопровождаемые базарными старшинами и главою цеха весовщиков. Первые озаботились тем, чтобы на глаза спасителю города ненароком не попались подозрительные личности, которых в местах торговли всегда предостаточно. Именно из их числа мог явиться безумец с мыслью о покушении на городского любимца. У таких, как Харудж, всегда слишком много врагов, и с этим надобно считаться.
Базарные старшины и староста весовщиков больше были озабочены состоянием самих торговых рядов и тем, в достаточной ли мере соблюден порядок в них. Велено было убрать весь мусор, всех нищих, разогнать всех собак. Неизвестно почему, но считалось, что спаситель города собак не переносит.
Как это водится, когда стражники и старшины возвращались со своей инспекции, то халаты их были оттопырены, а торговцы посылали им вослед тихие, но весьма красноречивые проклятия.
За минуту до появления Харуджа Краснобородого ударили в большой базарный барабан, загнусавили четыре зурны
[31]
, босоногие водоносы бросились поливать площадь перед базарными воротами, у ворот собралась значительная толпа. Главный городской военачальник не слишком часто появлялся перед народом, и не все сумели его рассмотреть как следует. Он продолжал вызывать, изрядное любопытство.
Несмотря на все усилия водоносов, приближение Харуджа и его конной свиты сопровождалось целым пылевым облаком. Кроме того, на звук барабана отозвались почти все ишаки, что были привязаны к длинной коновязи у базарных ворот. Крик ишака трудно приравнять по сладкозвучию к пению соловья, таким образом, приходится признать, что обстановка встречи Харуджа отчасти напоминала ад.
