«Самый лучший коллаген», — рассказала Марла. —
«Это твой собственный жир, откачанный из бедер, обработанный и очищенный, и
потом закачанный обратно в губы или куда нужно. Такой коллаген сохранится».
Эта гадость в морозилке у меня дома была коллагеновым фондом
доверия Марлы. Каждый раз, когда у ее мамочки наростал лишний жир, она его
высасывала и упаковывала. Марла сказала, что этот процесс называют «подборкой».
Если мамочке самой этот коллаген не был нужен — она отправляла пакеты Марле. У
самой Марлы жира никогда не было, и ее мама считала, что родственный коллаген
для Марлы будет лучше дешевого коровьего.
Свет фонарей с бульвара падает на Тайлера сквозь торговое
соглашение на стекле и отпечатывает на его щеке слова «КАК ЕСТЬ».
— Пауки, — говорит Тайлер. — Могут отложить
яйца, а их личинки пророют ходы у тебя под кожей. Вот такой паршивой может
стать твоя жизнь.
Теперь мой «цыпленок Элмонда» в горячем жирном соусе кажется
на вкус чем-то откачанным из бедер матери Марлы.
Именно тогда, стоя на кухне с Марлой, я понял, что делал
Тайлер.
«УЖАСНЫЕ МОРЩИНЫ».
Я говорю: «Марла, тебе не стоит заглядывать в морозилку».
Марла спрашивает:
— Чего-чего не стоит?
— Мы же не ели красное мясо, — говорит мне Тайлер
в «импале», и он не мог приготовить мыло из куриного жира, оно бы не загустело
в кусок.
— Эта вещь, — говорит Тайлер. — Принесла нам
удачу. Этим коллагеном мы оплатили аренду дома.
Я говорю — тебе нужно было предупредить Марлу. Теперь она
считает, что это сделал я.
— Омыление, — говорит Тайлер. — Это
химическая реакция, благодаря которой получается хорошее мыло. Куриный жир не
поможет, как и любой другой жир с избытком соли.
— Послушай, — говорит Тайлер. — Нам нужно
оплатить большой счет. Нам бы снова послать мамочке Марлы шоколада, — и
можно даже немного пирожных.
«Не думаю, что теперь это сработает».
В конце концов, Марла все-таки заглянула в морозилку. Ну
ладно, сначала-то была маленькая потасовка. Я пытаюсь ее остановить, и пакет,
который она держала в руках, выскальзывает на пол, расплескивается по
линолеуму, и мы вместе поскальзываемся в белой жирной массе, и с отвращением
поднимаемся с пола. Я обхватил Марлу за пояс сзади, ее темные волосы хлещут
меня по лицу, ее руки прижаты к бокам, а я повторяю снова и снова: «Это не я».
«Это не я».
«Я этого не делал».
— Моя мама! Ты всю ее разлил!
«Нам нужно было приготовить мыло», — говорю я,
уткнувшись лицом в ее ухо. — «Нам нужно было постирать мои штаны, оплатить
аренду, починить утечку в газопроводе. Это не я».
«Это Тайлер».
Марла кричит:
— О чем ты говоришь? — и рвется из своей юбки. Я
на четвереньках пытаюсь выбраться из жирного пятна на полу, сжимая в руке юбку
Марлы из индийского хлопка с тиснением, а Марла в трусиках, остроносых туфлях
«Филз» и крестьянской блузе рвется к холодильнику, открывает его морозилку — и
внутри нет коллагенового фонда доверия.
Внутри только две старых батарейки для фонарик?? — и все.
— Где она?
Я уже ползу от Марлы и холодильника, пятясь назад спиной,
мои руки соскальзывают, туфли скользят по линолеуму, и моя задница оставляет
чисто вытертую полосу на грязном полу. Я заслоняюсь юбкой, потому что не
осмеливаюсь взглянуть ей в лицо, когда рассказываю.
Правду.
Мы сварили мыло из этого. Из нее. Из матери Марлы.
— Мыло?!
«Мыло. Кипятишь жир. Смешиваешь со щелоком. Получаешь мыло».
Когда Марла начинает кричать, я бросаю ей в лицо юбку и
бегу. Поскальзываюсь. Бегу.
Марла гоняется за мной туда и сюда по первому этажу, мы
притормаживаем на поворотах коридоров, врезаемся по инерции в оконные рамы.
Поскальзываемся.
Оставляем жирные, грязные от половой пыли отпечатки рук на
цветочных обоях, падаем и скользим на руках, снова встаем, бежим дальше.
Марла кричит:
— Ты сварил мою маму!
Тайлер сварил ее маму.
Марла кричит, постоянно цепляясь ногтями за мою спину.
Тайлер сварил ее маму.
— Ты сварил мою маму!
Входная дверь все еще нараспашку.
И вот я вылетел сквозь эту дверь, а Марла орала в проем
позади меня. На бетонном тротуаре мои ноги перестали скользить, так что я
просто бежал и бежал. Пока, наконец, я не разыскал Тайлера, — или он
разыскал меня, — и не рассказал ему, что произошло.
У каждого по банке пива, Тайлер и я раскинулись на сиденьях
машины, — я на переднем. Марла, наверное, до сих пор в доме, бросается
журналами в стены и орет, какой я мудак и чудовище, двуличный капиталист,
вонючий ублюдок. Мили ночи между мной и Марлой грозят насекомыми, меланомой и
плотоядными вирусами. А тут, где я, — не так уж и плохо.
— Когда в человека попадает молния, — рассказывает
Тайлер. — Его голова превращается в тлеющий бейсбольный мяч, а змейка на
ширинке намертво заваривается.
Я интересуюсь: «Сегодня вечером мы уже достигли крайней
черты?» Тайлер откидывается назад и спрашивает:
— Если бы Мэрилин Монро сейчас была жива — что бы она
делала?
Я говорю: «Спокойной ночи».
С потолка свисает светильник, и Тайлер говорит:
— Царапалась бы в крышку гроба.
Глава 12
Мой босс подошел прямо к моему столу со своей легкой
улыбочкой, — губы сжаты и вытянуты, — его пах на уровне моего локтя.
Я поднимаю взгляд от накладной, которую составлял для процедуры возврата. Такие
бумаги всегда начинаются одинаково:
«Это извещение прислано вам в соответствии с Национальным
актом о безопасности моторных транспортных средств. Мы установили наличие
дефекта…» На этой неделе я применил формулу подсчета задолженности, и A
умножить на B умножить на C получилось большим, чем стоимость возврата.
На этой неделе виновата маленькая пластиковая защелка на
дворниках, удерживающая резиновую полоску. Хламовая штучка. Только две сотни
машин пострадало. Ничто, если говорить о стоимости производства.
На прошлой неделе был более характерный случай. На прошлой
неделе дело было в какой-то кожаной обивке, обработанной небезызвестным
тератогенным веществом, — синтетикой «Ниррет» или чем-то вроде, настолько
нелегальным, что такие дубильные вещества используют сейчас только в странах
третьего мира. Нечто настолько сильное, что может вызвать врожденные дефекты в
зародыше любой беременной женщины, которая прикоснется к нему. На прошлой
неделе никто не звонил в транспортный отдел. Никто не устраивал возвратов.
