«На прошлой неделе, — рассказываю я Тайлеру, —
„Когда здесь со своей рождественской вечеринкой были Эмпайр Стейт Лойерс, я
поднапрягся и выдал им все в их апельсиновый мусс“.
На прошлой неделе, — рассказывает Тайлер мне, — он
остановил лифт и спустил газы на полную тележку «бокконе дольче» на чаепитии
Юношеской Лиги.
Понятно, Тайлеру ведь известно, что меренга вберет в себя
душок.
С тараканьего уровня мы слышим, как плененный певец с лирой
исполняет музыку титанам, поднимающим вилки с кусками порезанной
баранины, — каждый кусок размером с кабана, и в каждом жующем рту —
Стоунхендж из слоновой кости.
Я говорю — «Давай уже!»
Тайлер отвечает:
— Не могу.
Если суп остынет — его отошлют обратно.
Эти великаны отсылают на кухню что угодно без малейшего
повода. Им просто хочется посмотреть, как ты носишься туда-сюда за их деньги.
На ужинах вроде этого, на всех этих вечеринках с банкетами, — они знают,
что чаевые уже включены в счет, поэтому обращаются с тобой, как с грязью. На
самом деле мы не отвозим ничего на кухню. Потаскай «помм паризьен» или
«аспержес голландез» вокруг да около, потом предложи их кому-то другому, и в
конце концов окажется, что все в порядке.
Я говорю — «Ниагарский водопад. Река Нил». В школе мы все
считали, что если руку спящего опустить в посудину с теплой водой, — он
обмочится в постель.
Тайлер говорит:
— О! — голос Тайлера за моей спиной. — О, да!
О, получается! О, да! Да!
Из-за приоткрытых дверей бального зала в конце служебного
коридора слышен шелест золотых, черных, красных юбок высотой, наверное, как
золотой вельветовый занавес в Старом Бродвейском театре. Снова и снова мелькают
седаны-Кадиллаки из черной кожи со шнурками на месте ветрового стекла. Над
машинами шевелится город офисных небоскребов, увенчанных красными поясами.
«Не переборщи», — говорю я.
Мы с Тайлером стали настоящими партизанами-террористами
сферы обслуживания. Диверсантами праздничных ужинов. Отель обеспечивает такие
мероприятия, и если кто-то хочет есть — он получает еду, вино, фарфор, хрусталь
и официантов. Он получает все нужное, внесенное в общий счет. И, поскольку он
понимает, что его деньги тебе не грозят, то для него ты — всего лишь таракан.
Тайлер участвовал один раз в проведении такого праздничного
ужина. Именно тогда он превратился в официанта-ренегата. На этой вечеринке с
ужином Тайлер подавал рыбные блюда в эдаком белостеклянном доме-облаке,
который, казалось, парил над городом на стальных ногах, вкопанных в откос
холма. В тот момент службы, когда Тайлер мыл посуду от блюд под соусом, на
кухню вошла хозяйка, сжимающая обрывок бумаги, который трепетал как
флаг, — настолько тряслись ее руки. Мадам прошипела сквозь стиснутые зубы,
что хотела бы знать — не видел ли кто-нибудь из официантов, как какой-нибудь
гость проходил по коридору в спальную часть дома? Особенно женщина. Или, может,
хозяин.
На кухне были Тайлер, Альберт, Лен и Джерри, мывшие и
складывавшие посуду, и помощник повара Лесли, поливавший чесночным маслом
сердечки из артишоков, приправленные креветками и эскаротами.
— Нам не положено ходить в эту часть дома, —
говорит Тайлер. — Мы входим через гараж. Все, что нам положено видеть —
это гараж, кухня и столовая.
Хозяин входит в дверь кухни вслед за хозяйкой и берет клочок
бумаги из ее трясущейся руки.
— Все будет в порядке, — говорит он.
— Как я могу выйти к этим людям, — возражает Мадам. —
Когда я не знаю — кто это сделал?
Хозяин гладит ее по спине, обтянутой белым вечерним платьем,
прекрасно гармонирующим с обстановкой ее дома, — и Мадам выпрямляется,
расправляет плечи, внезапно успокоившись.
— Это твои гости, — говорит он. — И этот
праздничный вечер очень важен.
Это смотрится действительно смешно, — вроде как
чревовещатель рукой приводит в движение свою куклу. Мадам смотрит на мужа, и
легким толчком он направляет ее обратно в столовую. Записка падает на пол, и
двухсторонняя кухонная дверь метлой выметает ее к ногам Тайлера.
— Что там написано? — спрашивает Альберт.
Лен выходит убрать со стола остатки рыбных блюд.
Лесли отправляет противень с артишоками обратно в духовку и
спрашивает:
— Да что там, в конце концов?
Тайлер смотрит Лесли в лицо и говорит, даже не нагибаясь за
запиской:
— «Я поместил некоторое количество мочи как минимум в
одно из ваших изысканных благовоний».
Альберт улыбается:
— Ты помочился в ее парфюмы?
«Нет», — говорит Тайлер. Он просто оставил записку
торчать между флаконов. — «У нее этих флаконов под зеркалом в ванной стоит
штук сто».
Лесли улыбается:
— Так ты этого не делал, точно?
— Нет, — отвечает Тайлер. — Но она-то этого
не знает.
Все остальное время этой ночной вечеринки в стеклянно-белом
поднебесье Тайлер убирал из-под носа хозяйки тарелки с остывшими артишоками,
потом остывшую телятину с остывшими «помм дюшес», потом остывшее «суфле а ля
полонез», не забыв при этом дюжину раз наполнить вином бокал хозяйки. Мадам
сидела и наблюдала за тем, как ест каждая ее гостья, пока, — в промежутке
между блюдом шербета и подачей к столу абрикосового торта, — место Мадам
во главе стола внезапно не опустело.
Они мыли посуду после ухода гостей, отправляя охладители и
фарфор обратно в фургон отеля, когда на кухню заглянул хозяин и попросил
Альберта пройтись и, пожалуйста, помочь ему перетащить что-то тяжелое.
Лесли сказал: «Может быть, Тайлер перестарался».
Резко и быстро Тайлер рассказывает, что они убивают китов,
как он говорит, — чтобы изготовить эти парфюмы, унция которых стоит больше
унции золота. Многие люди даже и не видели живого кита. У Лесли двое детей в
квартире через дорогу, а у хозяйки-Мадам, в бутылочках на полке в
ванной, — больше баксов, чем мы можем заработать за год.
Альберт возвращается от хозяина и звонит 9-1-1. Зажимает
трубку рукой и говорит — черт, зря Тайлер подбросил записку.
Тайлер отвечает:
— Так скажи менеджеру по банкетам. Пусть меня уволят. Я
не обручен с этой дерьмовой работенкой.
Все дружно уставились в пол.
— Увольнение, — говорит Тайлер. — Это лучшее,
что может произойти с любым из нас. Тогда мы бросили бы гулять по воде и
всерьез занялись бы своими жизнями.
Альберт говорит в трубку, что нам нужна скорая, и называет
адрес. Ожидая на линии, Альберт рассказывает, что сейчас хозяйка в настоящей
истерике. Альберту пришлось поднимать ее с пола около двери туалета. Хозяин не
мог поднять ее, потому что Мадам орет, что это он помочился в ее парфюмы, и это
он так пытается довести ее до сумасшествия по сговору с одной из посетительниц
сегодняшней вечеринки, и она устала, устала, устала от всех этих людей, которых
они называют своими друзьями.
