В конце концов, особой опасности не ощущалось. Она напомнила
себе, что этот город – для того, кто умеет видеть, – кишмя кишит
неизвестными созданиями. Не похоже, чтобы это давало основания для
беспокойства.
И она поступила просто, сделала все, что было в ее
силах, – окружила домик невидимой полосой шириной в пару аршин, ступив на
которую некоторые создания испытали бы примерно то же самое, что человек,
вздумавший босиком пройти по раскаленным углям. Неизвестно, могло ли это помочь
в данном случае, но больше она ничего не могла сделать: не вылетать же в окно,
не гонять ся же по переулкам и пустырям за этой тварью, очень возможно,
представлявшей собою самую безобидную для нее разновидность мелкой нечисти.
Вполне могло оказаться, что она в этих местах обитает издавна и домик немца
навещает не впервые.
Ольга прошлепала босыми ногами к постели, осторожненько,
чтобы не разбудить спящего, легла и, приподнявшись на локте, долго и задумчиво
разглядывала свое, если можно так выразиться, приобретение. Совесть у нее была
спокойна: она его не привораживала, ни разу не пустила в ход ни крошечки
симпатической магии, вообще ничего не использовала из того, что было ей
доступно. Он сюда пришел по собственному желанию, по собственной воле, а
значит, не было никакого нарушения законов божеских и человеческих…
Это было приятно – осознавать, что хотят именно тебя, без
всякого колдовского принуждения.
Как уже вошло в обычай, корнет Ярчевский был встречен в доме
Алексея Сергеевича с большим радушием – разве что пушки не палили по причине их
совершеннейшего отсутствия да многочисленная дворня не высыпала навстречу по
той же причине. Ограничилось все неизменным Семеном, весьма шустро распахнувшим
дверь перед почетным гостем.
Хозяин, правда, был сегодня то ли не в духе, то ли погружен
в заботы. Он, конечно, поприветствовал корнета вполне дружески, но чувствовалось,
что сегодня его тяготят дела. Проходя к креслу, Ольга украдкой бросила взгляд
на стол, на груду бумаг – они ничем не напоминали черновики стихотворений,
имели вид скорее казенный. Алексей Сергеевич был достаточно деликатен, чтобы
прямо не пытаться отделаться от неожиданного гостя, но некоторое напряжение все
же повисло в воздухе. Ольга сделала вид, что ничего подобного не замечает: она
как раз пришла по серьезному делу, так что следовало проявить толстокожесть…
От предложенного чубука она отказалась – не стремилась
нисколечко осваивать курение. Вот этот мужской обычай ей был решительно
неприятен. Дождалась, когда хозяин, приняв от Семена зажженную трубку, сядет в
кресло напротив, и, без малейшего промедления решив брать быка за рога,
сказала:
– Простите великодушно, Алексей Сергеич, я же вижу, что
вы заняты, и мой визит определенно не к месту сегодня… Но так уж сложилось, что
у меня к вам важное дело. Не как к доброму приятелю или поэту, а скорее уж как
к чиновнику Третьего отделения…
На лице хозяина моментально появилось незнакомое прежде
выражение – острого интереса.
– Что-то стряслось? – осведомился он. – И
требуется моя помощь…
– Мне – ни малейшей. Помощь требуется скорее государю…
Взгляд хозяина стал вовсе уж пронзительным.
– Корнет, вы, часом, не употребляли ли сегодня
шампанское в чрезмерном количестве?
– Друг мой, я трезвехонек, – сказала Ольга.
– То, что вы сейчас произнесли – крайне серьезно…
– Я знаю, – сказала Ольга. – Потому я к вам и
пришел, кто, кроме вас, сможет выслушать и принять меры… Других близких
знакомых, имеющих отношение к… тем правительственным учреждениям, где вы
служите, у меня попросту нет.
– Что случилось? – тихо и серьезно спросил Алексей
Сергеевич.
– Пока – ничего. Но может случиться, и очень скоро. В
гвардии составился заговор, Алексей Сергеевич. И не только в гвардии. Дело
зашло достаточно далеко, всерьез говорят не только о мятеже, но и об убийстве
императора. Я вам назову лишь главные фамилии: камергер Вязинский, полковник
Кестель, граф Биллевич, фон Бок, полковник конной артиллерии Лансдорф,
кавалергарды Криницын и Страхов, лейб-гусары Темиров и Карпинский… Это далеко
не полный список. Более того: мне точно известно, что вскоре во время маневров
на государя будет совершено покушение. И намеченный злоумышленник известен:
флигель-адъютант Вистенгоф… Это очень серьезно. Они уже почти открыто пьют за
«казнь тирана» – и, конечно же, затеяли все для того, чтобы потом каким-то
образом переменить существующую власть… Вот и все, если вкратце.
Ненадолго повисло тяжелое молчание. Потом Алексей Сергеевич
спросил:
– И откуда же вам это стало известно, друг мой?
Ольга без промедления ответила:
– Один из заговорщиков был несдержан на язык. Да и
выпито было предостаточно…
– Так-так…
И снова настала тишина, на сей раз еще более напряженная и
долгая.
– Отчего вы молчите?
– Думаю, – ответил Алексей Сергеевич. –
Взвешиваю, прикидываю, обмысливаю… Положа руку на сердце, я бы не поверил ни
единому вашему слову, друг мой, если бы вы стали уверять, что страшные
заговорщики вовлекли и вас в свой круг, приняли членом тайного общества,
открыли тайны и намерения…
– Что, это так неправдоподобно?
– Вот именно, – сказал хозяин. – Заговоры,
особенно те из них, что связаны с захватом власти и свержением монарха, –
материя сложная, специфическая. В подобное предприятие людей стараются
вовлекать, исходя из голого практицизма – исключительно по причине их нужности.
Меж тем вы, Олег Петрович, уж не обижайтесь, были бы им решительно неинтересны:
корнет армейской кавалерии, расквартированной в сотнях верст от столицы,
попросту не способен принести заговорщикам серьезной выгоды. В первую очередь
мятежников интересовали бы люди, имеющие влияние на гвардию, на столичный
гарнизон, состоящие на службе в таковых… Так что начни вы рассказывать о своем
вовлечении в заговор, я бы вам не поверил. А вот проговориться по пьяному делу
кто-то действительно мог. Вполне реально и жизненно, особенно для людей, не
привыкших сдерживаться…
– И что же вы теперь намерены предпринять?
Алексей Сергеевич отвел взгляд.
– Вынужден вас разочаровать, друг мой, но, боюсь,
ничего.
– Как так? – спросила Ольга сердито. –
Заговор с целью военного мятежа, замысел на убийство императора… А вы так
спокойны?
Когда хозяин заговорил, в его голосе явственно появились
неприятно задевшие Ольгу покровительственность и легкость, словно он беседовал
с несмышленым ребенком.
– Милый, дорогой Олег Петрович… Я вас люблю и уважаю,
слово чести, считаю настоящим своим другом… но, тысячу раз простите, с вами
попросту сыграла злую шутку ваша молодость. Я нисколько не сомневаюсь, что
кто-то и в самом деле говорил вам все то, что вы мне только что пересказали…
Вот только вы совершенно напрасно отнеслись к этому так серьезно.
