В девятнадцать лет пора уже обрести в жизни некоторую
определенность – чего Ольге не удавалось до сих пор. Впереди была
совершеннейшая неизвестность.
Главным образом из-за того, что она до сих пор не знала, кто
же, собственно говоря, она такая. Ее воспитывали наравне с Татьяной Вязинской,
не делая меж девушками ни малейших различий, о ней заботились, берегли и
лелеяли точно так же, как единственную княжескую дочку, наследницу всего, что
только у князя имелось, за всю жизнь ей ни словом, ни намеком, ни полувзглядом
не показали, что она ниже.
И тем не менее Ольга Ивановна Ярчевская, всему свету
известно, не более чем княжеская воспитанница. Девица, кровным родством ни с
кем из обитателей усадьбы не связанная.
Еще несколько лет назад, выйдя из детства и начиная
терзаться первыми взрослыми мыслями, она попыталась хоть что-то прояснить
касательно своего происхождения и обстоятельств появления здесь – но за все эти
годы не продвинулась ни на шажок. Впереди была та же глухая стена. Некий
товарищ юности князя, человек благородного сословия, девятнадцать лет назад
скончался вместе с женой во время какой-то очередной эпидемии, состояния после
них не осталось, как и родственников. Вообще ничего не осталось, кроме
младенца, которого благородно и взял к себе в дом князь Вязинский.
Именно так звучало то, что было известно как самой Ольге,
так и всем окружающим. И с некоторых пор эта короткая «биография» ее
категорически не устраивала.
Прежде всего потому, что никаких подробностей не удавалось
доискаться. Более того, еще подростком она обнаружила, что князь откровенно в
них путается: однажды сказал, что ее отец был офицером и умер, будучи в
отпуску, в другой – что покойный служил по какому-то сугубо статскому
департаменту. Один раз упомянул, что ее покойные родители обитали в Тульской
губернии, другой – что младенца везли из-под Вологды. Ольга, в то время еще
совсем молоденькая и наивная, не сумела промолчать и прямо обратила внимание
князя на несообразности – после чего разговор о ее родителях уже не поднимался
вообще, сводясь к той самой парочке фраз, что цитировались выше. Именно это
старательно повторяли все, кого она, став постарше, поумнее и преисполнившись
некоторой житейской опытности, пыталась расспрашивать уже не без хитрости.
А еще потому, что она никогда в жизни не слышала эту фамилию
– Ярчевские – от кого бы то ни было. Никто не знал таких людей или их
родственников, а это было странно: российское дворянство, связанное целой
паутиной уз родства и свойства, по сути, представляло собою одну большую
деревню наподобие близлежащей Вязинки. И тем не менее никто никогда не упоминал
о Ярчевских. И Ольге давно уже приходило в голову, что фамилия эта просто
выдумана, как и ее отчество.
Одно время она подозревала, что все гораздо проще,
незамысловатее. Что она дочь не неведомого Ивана Ярчевского, а именно что князя
Вязенского – но появившаяся на свет при обстоятельствах, о которых в светском
обществе упоминать не принято. Они с Татьяной прекрасно знали, что князь,
изъясняясь в духе эпохи, частенько дарил своим вниманием не только прелестниц
из крепостного театра, но и достойных внимания юных жительниц округи из числа
принадлежавших к крепостному сословию. Все это было в порядке вещей, делом
совершенно житейским (все равно что пользоваться стаканами и тарелками из
собственной буфетной). Могло оказаться, что в результате очередного галантного
приключения его сиятельства остался сиротой младенчик женского пола (то бишь
Ольга), и князь о дитяти позаботился именно таким образом: то ли из высокого
душевного благородства, то ли по капризу души.
Одно время она всерьез пыталась высмотреть в обращении князя
с ней какие-то особенные признаки, говорившие именно об отцовстве. И не
находила. Временами князь с ней обращался даже теплее, чем с Татьяной, а
временами с обеими держался так, словно они были для него чужими. Так ничего и
не удалось установить со всей определенностью.
А ведь она уже вошла в тот возраст, когда следует думать о
будущем. Не проводить же всю жизнь в непонятном качестве «княжеской
воспитанницы»? Жутко представить, что она до старости так и будет ходить по
этим коридорам… Нет, к ней все здесь прекрасно относились, господа как к
равной, а люди – с подобающим почтением, но должно же наступить какое-то
будущее? При том, что до сих пор на эту тему не звучало даже и намеков. По
некоторым скупым обмолвкам можно было подозревать, что скромного приданого она
все же удостоится… а что потом? Стать супругой какого-нибудь захолустного владельца
полусотни душ, армейского поручика в глуши или мелкого петербургского
чиновничка, ютящегося на верхнем этаже доходного дома?
Ей этого казалось мало. Трудно сказать, оформить в словах,
чего она хотела и на что претендовала. Ольге просто-напросто хотелось жить заметно,
ярко, интересно – как жили в свое время Бригадирша и ее подруги, ветреные
красотки осьмнадцатого столетия, у которых пылкая любовь к мужьям как-то
сочеталась с многочисленными плотскими романами и амурами, а жажда приключений
заносила то в постель иноземного авантюриста (алхимика, бретера и шпиона – все
вместе), то в самую гущу очередного заговора, где проигравших журили не в
гостиной, а на плахе, то в вовсе уж загадочные и покрытые мраком тайны
предприятия.
Хотелось не то чтобы блистать и покорять – просто хотелось
жить интересно. Именно так она несколько раз и обращалась к Богу: «Господи,
сделай мою жизнь интересной!» При одной только попытке представить себя
супругой какого-нибудь коллежского регистратора (потрепанный капот, чад на кухне,
вороватая прислуга в лице одной-единственной глупой бабы) или захолустного
поручика где-нибудь в Тамбове или Оренбурге охватывало такое отчаяние, что
впору утопиться. Определенная доля вины лежала, конечно, на романах из богатой
княжеской библиотеки, но только что доля. Что-то было в самом Ольгином
характере, пылком, беспокойном и упрямом, протестовавшее в полный голос против тусклой
жизни…
Оттого-то она и возлагала немалые надежды на гадание – еще
большие, чем Татьяна. Появление на лунном диске суженого, без сомнения, внесло
бы в жизнь какую-то определенность, можно было бы хоть что-то узнать о будущем…
и, быть может, набраться дерзости и попытаться его изменить. Но все внезапно
сорвалось. Гадание по Дуняшиному рецепту, безусловно, действовало – но преподнесло
совершеннейшие загадки, не поддающиеся толкованию…
Повернув голову к двери, не отрывая затылка от мягкой
спинки, Ольга громко позвала:
– Дуняшка!
Та возникла так молниеносно, словно все это время стояла у
двери, держась за ручку. Возможно, так и было: девчонка аж притопывала на месте
от неодолимого любопытства…
– Иди-ка сюда, – сказала Ольга, не меняя
позы. – И рассказывай, что за глупостей ты мне насоветовала…
Дуняшка присела на корточки у ее ног, подняв голову, глядя с
некоторой обидой. Особым умом она не блистала (дурочкой, впрочем, тоже не
была), но к Ольге, смело можно сказать, была привязана и служила не за страх, а
за совесть. Но сейчас она вызывала у Ольги глухое раздражение.
