– Бред!
– Мне больно, что мы не понимаем друг друга… –
удрученно сказал камергер.
– А мне, по-твоему, нет? Друбецкой не отступится… Я,
конечно, попробую его уговорить…
Князь порывисто вскочил и выбежал из комнаты. Ольга за ним
не последовала – самое интересное, кажется, только начиналось, в этой самой
комнате…
– Скоты, – после недолгого молчания обронил фон
Бок.
– Хуже, – сказал камергер. – Гораздо хуже.
Убежденные люди. А вот это по-настоящему страшно, господа мои. Труса можно
запугать, скота и подонка – купить. Человека, убежденного в собственной
правоте, ничто не остановит…
– Вы полагаете? – нехорошо усмехнулся Кестель, и
фон Бок одобрительно кивнул. – Такого человека, и вы это прекрасно знаете,
может остановить превеликое множество вещей – главным образом состоящих из
железа, хотя возможны и другие средства, о которых вы прекрасно осведомлены…
– Ну, это уж… – поморщился камергер. – Речь,
в конце концов, идет о моем родном брате…
– Ну, не стоит лицедействовать, – усмехнулся фон
Бок. – Есть некий предел, за которым нет места родственным чувствам…
Граф Биллевич прервал их энергичным жестом:
– Да полноте… Дело тут не в родственных чувствах, ведь
правда, Михаил Дмитриевич?
– Ну разумеется, – сказал камергер. – Я
просто хотел бы обойтись без крайностей. Нет необходимости, когда речь идет о
моем брате, прибегать к крайностям. Он, вы прекрасно понимаете, никогда нас не
выдаст. Его тонкая, ранимая натура, скорее приличествующая не боевому генералу,
а какому-нибудь романтическому поэтишке, ни за что не позволит ему выдать
родного брата… но ведь невозможно выдать вас, не впутав меня? Так что он
промолчит. Будет терзаться, ругать себя за колебания и слабодушие, но никогда
никого не выдаст.
– Не спорю, – кивнул граф. – А вот Друбецкой
– дело другое. Этот-то без колебаний…
– Отсюда вытекает, что меры следует принять к одному
Друбецкому, – сказал камергер. – Надеюсь, никто не возражает? Вот и
прекрасно. Никак ему не следует возвращаться в Петербург… Кто возьмет на себя
обязанность озаботиться?
– Как выражаются полуобразованные мещане, с полным
нашим удовольствием… – усмехнулся граф Биллевич. – Субъект, именуемый
Васькой Бесом, все еще торчит в здешних лесах. В золоте он нуждается отчаянно,
а вот моральными принципами, к нашему облегчению, нимало не озабочен.
Прекрасный выход: нынешние разбойники настолько обнаглели, что способны
покуситься и на проезжающего генерала… Я озабочусь, господа, можете этим не
забивать себе более голову… Но что это? На ваших лицах по-прежнему неприкрытая
грусть, откровенное уныние…
– Оставьте ваши подтрунивания, – сердито отозвался
фон Бок. – Это ведь конец всему. Убить, убрать иным способом мы можем
только эту строптивую парочку… но нет никакой возможности кого-то принудить
вывести полки. Даже ночью нам это не удастся. Столько людей одновременно нам не
удержать… Все рухнуло!
– Я ручаюсь не только за себя, но и за свой
полк, – не без напыщенности произнес Кестель.
Немец резко повернулся к нему:
– Павел Карлович, толку-то в вашем полку! Коли это
один-единственный полк… Я вас безмерно уважаю, но против петербургского
гарнизона вы со своим полком, простите великодушно, слабоваты будете… С
Вязинским и Друбецким мы располагали бы силой в шестьдесят тысяч штыков. При
нынешнем раскладе примерно столько же будет против вашего отважного полка. Я не
отменный специалист в военных вопросах, но прекрасно помню, что штыков у вас не
более двух тысяч… и даже менее. Я, разумеется, с самого начала не принимаю в
расчет писарей, плотников, денщиков, фурлейтов, фельдшеров и прочую нестроевую
сволочь… С этим убогим количеством солдат ни о чем серьезном говорить нельзя.
Кестель вскочил. Его лицо кривилось в какой-то непонятной
гримасе.
– Так какого же… какого же рожна вы два года назад меня
уговорили пойти на сделку?
– А мы вас не особенно-то и уговаривали, милейший Павел
Карлович, – елейным тоном произнес фон Бок. – Вы сами на всех парусах
неслись навстречу. Усматривая для себя превеликую выгоду. Мы же, честное слово,
не виноваты, что обернулось именно таким образом…
Кестель буквально рухнул в кресло, уронил голову на руки.
– Да вы попросту бездари, – простонал он, не
поднимая головы. – Косорукие бездари… Отравить два года назад императора
Александра, отравить цесаревича Константина – и не прихватить за компанию
Николая… Все было бы гораздо проще и легче…
– Павел Карлович, друг мой, мы все же – не
олицетворение совершенства, – пожал плечами камергер. – Никто тогда
не принял Николая всерьез, да вдобавок никто не знал, что именно в его пользу
было составлено завещание императора… Никто не видел в нем реального
претендента на трон, полагали, достаточно будет поднять гвардию, предъявить
требования, и все устроится наилучшим образом… Недодумали, не все знали,
упустили момент… Еще не поздно все исправить…
– Как?! Одним моим полком?
– Ну, в конце концов, есть менее шумные средства, не
требующие многолюдства, боя барабанов, переворота…
Кестель рывком поднял голову:
– Вы серьезно?
– Ну разумеется, – мягко, будто ребенка утешал,
сказал камергер. – Никому из нас нельзя уже отступать: выбора нет
совершенно, обязательства, принятые нами на себя перед…
Он замолчал, оглянулся на темные окна, и Ольга увидела в его
глазах откровенный страх – как, впрочем, и у других. Четверо косились на окна,
за которыми простиралась густая ночная тьма, и лица у всех были невеселые.
Кестель горько рассмеялся:
– Ну, это радует – не мне одному придется при неудаче
держать ответ…
– К сожалению, вы правы, друг мой, – сказал
камергер с наигранной бодростью. – Но у этого положения есть и полезная
сторона, да-да, представьте себе… Когда четверо решительных, смелых людей,
лишенных всех и всяческих предрассудков, прекрасно понимают, что выхода у них
нет и проиграть они просто не вправе… Именно такие ситуации и принуждают
выложиться до конца, господа мои. Ничего особенно страшного не произошло –
всего-навсего стало ясно, что на штыки рассчитывать не приходится. Это еще не
конец. Как справедливо заметил кто-то из древних философов, любой конец в то же
время – начало чего-то нового…
– Через две недели – большие маневры в Царском
Селе, – сказал фон Бок с явным намеком.
– Вот именно, – кивнул камергер. – Слишком
удобный случай, чтобы им не воспользоваться. А посему прошу всех сохранять
хладнокровие. Друбецким займется граф, так что все, я уверен, кончится благополучно.
Нам остается подождать каких-то две недели, – он улыбнулся почти
беззаботно. – А потому, друзья мои, можете пока развлекаться и далее… я
имею в виду ваши, граф, с Готлибом забавы. Вчера вам, правда, помешали…
