– Ну, как там этот прохвост? – спросила Бригадирша
чуточку воинственно. – Который ухитряется не стареть, ну, ты понимаешь, о
ком я…
– Граф? – уточнила Ольга. – Вот о нем-то и
речь… Мне думается, нужно перед вами извиниться. За то, что я вам не поверила.
– Ага! – торжествующе воздела указательный палец
старушка. – Неужели устроил нечто такое, что тебя окончательно убедило? А
я ведь говорила, что из ума не выжила…
– Все еще хуже, – устало сказала Ольга,
присаживаясь в изголовье. – Если бы он был один…
Она принялась рассказывать все с самого начала, с того
момента, как прибежал босоногий посланец умирающего мельника. Старушка слушала
внимательно, ни разу не перебив, разве что порой меленько крестилась, и видно
было, что эта процедура для нее в новинку (Ольга отметила, что в комнате
появилось сразу три иконы, а на столике лежит толстенная растрепанная книга в
кожаном переплете, на котором вытиснен православный крест).
– Вот так, – закончила она, чувствуя огромное
облегчение. – Теперь, вполне может оказаться, вы мне не поверите…
– Это с какой такой стати? – живо возразила
Бригадирша. – Эка невидаль! Дело совершенно житейское. Чего я только в
жизни не навидалась, милая моя… Однажды в Париже – я тогда была, конечно, не
нынешней дряхлой развалиной – принялся за мной ухаживать некий кавалер…
Кавалер, доложу тебе, был не из последнего десятка – красив, остроумен,
краснобай, каких мало, дважды дуэлировал из-за меня, серенады на испанский
манер ночью под окнами пел… Я тогда, не в пример будь взято, согласно правилам
восемнадцатого столетия была особою легкомысленной – и в конце концов
пригласила кавалера в спаленку на философические беседы о смысле жизни и сути
бытия. – Она бледно улыбнулась, глядя куда-то в невозвратное
прошлое. – Как сейчас помню: ночь лунная, в парке как раз зацвели каштаны,
тишина и свежесть, я стою в том самом палевом платье с фламандскими кружевами,
которое произвело несказанный фурор на балу у герцога Орлеанского, с рубиновым
фермуаром на шее, жду пылких слов и умелых лобзаний… И представь себе, этот
мошенник, вместо того чтобы наброситься на меня со всей куртуазностью,
притискивает к стене и разевает рот… а там у него вместо зубов – натуральные
клычищи, острые, как иглы, кривые, и ладит он вцепиться мне в глотку… Еле
отбилась, хорошо еще, один добрый знакомый научил кое-чему полезному. Не
кавалер это был вовсе, а упырь, жаждавший кровушки. Всякое бывало –
восемнадцатое столетие, знаешь ли, было богатым на чертовщину. А ты хочешь,
чтобы я тебе не верила… Отчего же не верить? Говорю тебе, дело житейское: ты
теперь ведьма, вот и все. – Увидев невольное движение Ольги, старушка
успокаивающе погладила ее по руке. – Ну ладно, ладно, сболтнула не
подумавши, не ведьма ты, а, пожалуй что, колдунья. Ольга печально улыбнулась:
– Autan entre mordu d'un chien que d'une chienne…
[10]
– Ну, это ты чересчур, – серьезно сказала
Бригадирша. – Есть тут разница, есть. Ведьма – это что-то вовсе уж жуткое,
а колдунья, если поразмыслить… ну, не такое уж и страшное. Ты же не виновата,
что этот старый пройдоха именно тебе спихнул обузу с плеч…
– Вашими бы устами…
– Ну, не переживай. Жизненный опыт мне нашептывает, что
с колдовством, душа моя, дело обстоит, как с кухонным ножиком – им с одинаковым
успехом можно и хлебушка нарезать, и человека порешить до смерти. Не в ножике
грех, а в руке, что его держит… Так что, душа моя, попробуй-ка ты пустить свое
умение на добрые дела.
– Хорошо вам говорить… – сказала Ольга. – А я,
откровенно скажу, и не представляю даже, что это за добрые дела. О чем ни
подумаю, в первую очередь приходит на ум исключительно возможность творить тот
или иной вред…
– Не помирай прежде смерти, – твердо сказала
Бригадирша, очевидно, не отыскав в памяти французского изречения, подходившего
к случаю. – Осмотришься, обязательно что-нибудь найдешь – ну вот хотя бы
постарайся отогнать эту нечисть от Танюшки. Они ж не успокоятся… а к князю
жаловаться не пойдешь… да и князя они могут в два счета оплести …
– Не представляю, что и делать…
Бригадирша взмахнула сухим кулачком:
– Молодежь пошла какая-то квелая… Зачем же руки
опускать, сударыня? Возьми своих холопов в оборот, расспроси как следует,
хозяйка ты им или кто? Быть не может, чтобы не нашлось средства… От любой
нечисти есть средство, Оленька, даже от самого Сатаны. Ты же и не искала
толком? Вот и возьмись. Или будешь смотреть, как они измываются над Танюшкой?
– Знала бы как – в гроб бы загнала… – сердито
сказала Ольга.
Старушка усмехнулась, ее глаза смотрели жестко и молодо,
словно на Ольгу уставился сам восемнадцатый век, причудливым образом
совмещавший утонченнейшую галантность и жуткие злодейства.
– А на худой-то конец, голубушка… Мало ли травок? После
которых душа вмиг отлетает туда, где ни печали тебе, ни воздыхания? Коли уж они
такие твари, то и обращение с ними должно быть соответствующее. Мало ли
случаев, когда за барским столом невезучему гостю попадался не тот грибочек?
Повар, орясина, просмотрел… Все съели, как ни в чем не бывало, а бедолага
один-единственный грянулся оземь, едва выйдя из-за стола… Помнишь, как у
Несвицких тому титулярному советнику по оплошке повара в тарелку угодила
поганка? Едва откачали. А время нынче грибное, на грибы и грешить будут… Что
так смотришь, не одобряешь?
Ольга сказала медленно:
– Вы знаете, если не останется другого выхода… Нужно же
как-то это прекращать… Но они, кто их знает, и почуять могут…
– А они почуяли, что это именно ты им огоньку
подпустила?
– Уверена, что не доискались. Иначе, чует мое сердце,
сразу нагрянули бы, кипя от негодования, отношения выяснять…
– Вот видишь? Если они сильнее твоих… холопьев, это ни
о чем еще не говорит. Тут, милая моя, обернуться может по-всякому. К сильному
детинушке, у которого в зубах шпага, а в каждой руке по пистолету, может
подкрасться сзади этакий плюгавый недомерок да ткнуть шилом точнехонько в
сердце. И где он будет, твой сильный, на каком кладбище? Не бывает на этом
свете такой уж неодолимой силы, чтобы с ней ничего не могли поделать все
другие… – старушка помолчала, потом с видом принявшего решение человека
сообщила чуть ли не торжествующе: – А ведь придумала! На худой конец…
Если уж совсем ничего нельзя будет поделать, беги ко мне.
Возьму пистолет – их в доме видимо-невидимо, даже у тебя имеется, –
попрошу Ермилку-кузнеца сделать серебряную пулю, он у нас на все руки мастак –
да грохну прямехонько в лоб чертову графу. Против серебряной пули, как мне
объяснили еще в Париже, страшно вспомнить, сколько лет назад, ни одна нечисть
не устоит. А со старухи какой спрос? Подумают, из ума выжила окончательно,
сунут взятку губернским властям, да и замнут дело…
– Это уж вы чересчур, – сказала Ольга. – Это
и впрямь какое-то восемнадцатое столетие получается…
