Если вновь взяться судить исключительно по-женски, то
интереснее всех был молодой человек, судя по модному платью, носимому с
некоторой небрежностью, принадлежавший к высшему обществу. В Петербурге она
таких навидалась немало. Правда, этот ничуть не походил на томных и хрупких
франтиков с Невского: высокий и сильный на вид, с ястребиным носом и уверенными
серыми глазами (его светлые волосы значительно превышали ту длину, что
предписывалась модой, что придавало ему вид то ли музыканта, то ли
представителя какой-то другой области изящных искусств). Ольга мысленно
примерила на него наряд дикого скандинавского воина из книги по средневековой
истории: кольчугу, рогатый шлем, звериную шкуру на плечи, снабдила боевым
топором. Получилось впору: действительно, не похож на тех самых франтиков,
которых только и можно представить в их нынешнем виде пустых прожигателей
жизни…
Второй, судя по мундиру и эполетам, был полковником
гвардейской пехоты, представительный мужчина лет сорока с продолговатым лицом и
ухоженными короткими бакенами. Ольге он показался каким-то дюжинным: не
красавец и не урод, не брюзга не весельчак, не зол и не добр, не азартный
картежник и не скучный домосед… Одним словом, обыкновенный. Ничего в нем нет,
способного привлечь не то что женский, а вообще интерес: благопристойная
посредственность, пожалуй.
Четвертый был и вовсе неинтересен: одетый в черное мужчина
под пятьдесят с непроходимо унылым желчным лицом, напоминавший то ли
гробовщика, то ли скучнейшего педанта из министерства финансов, озабоченного
лишь скучной цифирью… а может, и неутешного вдовца в трауре. Ольга взглянула на
него только раз и тут же перестала обращать на незнакомца в черном внимание.
– Петра Илларионовича представлять нет
необходимости, – сказал камергер, взяв за локоток Друбецкого. – А вот
остальные в представлении, конечно же, нуждаются. Граф Казимир Биллевич
(светловолосый изящно поклонился). Владелец имений, лесов с вепрями и лешими и
чуть ли не городов с озерами. Мой большой друг, путешественник и книжник,
охотник и азартный игрок, а также вдохновенный рыцарь Красоты и Грации, –
он ухарски, по-родственному подмигнул девушкам. – Каким-то удивительным
образом все это в нем сочетается весьма даже гармонично, завидую… Полковник
Павел Карлович Кестель, славный боевой офицер, недавно переведен в Петербург из
Новороссии, прошу любить и жаловать. С ним, Андрюша, вам найдется о чем
поговорить, общих знакомых множество, одни походы проделывали… (Полковник
раскланялся вполне светски.) И наконец, Готлиб Рудольфович фон Бок, можно
сказать, восходящая звезда ключевого департамента министерства финансов,
действительный статский советник, большая умница и опять-таки мой добрый
приятель… Андрюша!
Ольга обернулась даже раньше, услышав за спиной сдавленный
вскрик наподобие стона. Бригадирша, помертвев и полузакрыв глаза, оседала
наземь и, если бы ее не подхватили два проворных лакея, вот-вот растянулась бы
на мощенной мраморными квадратными плитками дорожке. Возникла некоторая суета,
все лица стали озабоченными, князь, сведя брови, отдал распоряжения – и
старушку бережно повели к дому, а следом заторопился неожиданно обретший
пациентку доктор Гааке. Использовав момент, Ольга направилась следом с таким
видом, словно и ей было необходимо во всем участвовать, – отчего-то именно
сегодня, в противоположность прошлым встречам, камергер ей был особенно
неприятен. Насколько она могла заметить, никто ее поступку не удивился – тем
лучше…
В комнате Бригадирши наметился поначалу легкий переполох –
сбежались горничные и куча прочего дворового народа, коему вовсе не было
надобности тут находиться. Но кругленький немец, несмотря на свой простецкий
вид, в профессиональном отношении был орлом: не особенно и повышая голос, не
прилагая особых усилий, он в минуту очистил помещение от всех лишних, оставив
одну-единственную горничную и Ольгу (возможно, оттого что она не суетилась и не
глазела, а стояла в уголке). Лавровишневые капли, нюхательные соли… Не прошло и
нескольких минут, как со всей заботливостью уложенная в постель старушка
открыла глаза, глянула вполне осмысленно, и ее щеки приобрели почти нормальный
цвет. Разогнувшись, немец отошел к Ольге и, утерев пот со лба синим платком,
сказал тихонько:
– Осмелюсь полагать, ничего страшного. Легкий обморок с
головокружением. Что поделать, годы… Думаю, следует оставить эту прилежную
девушку, а нам с вами удалиться, чтобы почтенная дама могла отдохнуть…
– Все уйдите, – вдруг произнесла старушка сильным,
звучным, почти обычным голосом. – Только ты, Оленька, останься… – и в
ее голосе прорвались жесткие, непререкаемые барские нотки прошлого столетия. –
Я понятно изъясняюсь?
И горничная, и доктор Гааке вмиг оказались за дверью,
аккуратно притворив ее за собой, а Ольга в некоторой растерянности осталась
стоять на том же месте. Бригадирша поманила ее сухонькой рукой:
– Еще ближе, душа моя, а то услышат… Смеяться станут…
Полагая, что самые умные, а старуха соскочила с ума… Хоть умом, верь, душа моя,
я не повредилась ничуточки… Еще ниже наклонись…
Ольга терпеливо склонилась к постели, откуда резко пахло
всевозможными аптечными снадобьями, только что пущенными в ход в немалом
количестве.
Глаза у Бригадирши были молодые и ясные, как всегда, она и в
самом деле нисколечко не походила на настигнутую маразмом дряхлость…
– Это мне наказание, наверное, – тихо, но
чрезвычайно внятно выговорила старушка. – За то, что Бога подзабыла, за
то, что его гневила сплошь и рядом, за то, что забавлялась с вещами, от которых
держаться бы подалее…
– Все обойдется, Устинья Павловна, – сказала Ольга
тем бодро-покровительственным тоном, каким говорят с детьми и больными. –
Доктор сказал, что это всего лишь легкий обморок…
– On trouve remede a tout, excepte a la mort
[7]
, –
отрезала старушка. – Что он понимает, немец, особенно доктор – у них
вместо мозгов цифирь с латинскими этикетками… Обморок сам по себе по макушке не
бьет… Точно, это мне выпало такое наказание. Оленька, я ведь, право слово, не
виновата! – вырвалось у нее чуть ли не со стоном. – Такое уж было
ерническое, легкомысленное время – осьмнадцатое столетие. Не верили ни в Бога,
ни в черта, кидались в такие забавы, что сейчас дрожь прошибает до самых пяток…
Ольга терпеливо сидела у постели, наклонясь к изголовью. То,
что она слышала, было бессвязным и непонятным, но на бред не походило…
Бригадирша обвела взглядом комнату, не поворачивая головы,
скривилась:
– Ну кто ж думал… Ни иконы, ни крестика, а как
молиться, я, чай, и запамятовала вовсе… Душа моя, сделай милость – не
откладывая, раздобудь мне…
– Что?
– Икону, а лучше две, лампадку, книгу какую-нибудь…
духовную… не помню, что и полагается… Библию, Псалтирь… С молитвами… И совсем
бы хорошо было покликать… как его там… отца… имя-то забыла…
– Отца Алексия?
– Это он – в имении?
