Это впечатление рассеялось мгновенно. Почти молниеносно, как
не случается в природе даже при самой оголтелой буре, небо заволокло
черно-серой пеленой, словно вмиг задернули великанский занавес, прямо в лицо
Ольге полетели бешено крутящиеся струи снега, и она ощутила на лице множество
холодно-мокрых прикосновений: крупные снежинки стегали ее по щекам и тут же
таяли, угодив в здешнее лето. Снежная пелена стала непроглядной, сквозь нее
ломилось что-то высокое, черное и, кажется, живое, но рассмотреть его толком
никак не удавалось еще и оттого, что снежный вихрь слепил, залеплял глаза.
Молнии сверкнули сквозь него короткими ветвистыми
промельками, и все вновь изменилось столь же молниеносно: снежную бурю словно вымело
чародейской метлой куда-то за пределы видимости, за круглую раму чудесного
окошка, и на ее месте раскинулось необозримое водное пространство,
зеленовато-голубое, сверкающее мириадами искорок, солнечными зайчиками, и Ольга
смотрела на море – это было, конечно же, море, догадалась она тут же, хотя моря
прежде не видела воочию никогда, если не считать Финского залива, – словно
бы через переплетение снастей корабля. Ну да, вот и кусочек палубы виден,
чистые, светло-желтые доски…
И тут на нее буквально надвинулась, занимая собою все
круглое окошко, совершенно непонятная харя – то ли человеческая, то ли
звериная, так быстро выросла, что рассмотреть ее черты, как ни старалась, не
удалось, остались только глаза, ставшие преогромными, зеленые, с каким-то
странным зрачком, не круглым и не кошачьим, уставившиеся на Ольгу не то чтобы
свирепо или зло, но с таким чужим выражением, что она, ойкнув, отпрыгнула
назад, едва не упала, споткнувшись о толстый корень, вылезший на поверхность
земли, с трудом удержала равновесие, неуклюже взмахивая руками, – а когда
прочно встала на ногах, ничего уже не было. Самое обыкновенное мельничное
колесо, которое исправно вертелось под напором высокой воды, как ему и
положено.
А рядом, всего-то в нескольких шагах, стояла темная фигура.
Потом она шевельнулась, неспешно выходя в полосу лунного света.
Мельника Сильвестра Ольга узнала сразу, хотя видела до того
не более двух раз. Такую персону забудешь не скоро: вроде бы старик, но
непонятного возраста, прямой и кряжистый, как дуб, с длинной седой бородой,
орлиным носом и белой шевелюрой, содержавшейся в таком порядке, какого у
обычных мужиков никогда не встретишь. И одежда на нем была чистая, словно
праздничная, и несло от него не потом, дегтем и сапогами, как от обычного
деревенского жителя, а, похоже, какими-то сушеными травами.
Ольга испугалась, конечно, припомнив все россказни, что
ходили о хозяине мельницы, с тех пор, как она себя помнила. Но что теперь
делать, она решительно не представляла – не пистолетом же его стращать?
Изрядный колдун, говорят, и пули умеет то ли ловить на лету, то ли отводить от
себя в другом направлении…
Мельник остановился от нее шагах в двух. Луна уже клонилась
к горизонту, но света было еще достаточно, чтобы прекрасно разглядеть друг
друга. Какое выражение на лице у нее самой, Ольга не знала, надеялась лишь, что
она все же не выглядит перепуганной насмерть деревенской замарашкой, – а
вот что на уме у Сильвестра, понять невозможно: очень уж малая часть его
физиономии доступна обозрению, разве что глаза…
– Вот, значит, как, – произнес мельник спокойным,
почти равнодушным голосом. – Барышня изволят озоровать у самого моего
домовладения… Такие страхи напускают, что крещеную душу дрожь пробирает…
Пожалуй, в его тоне звучала явная ирония. Предельным усилием
воли Ольга взяла себя в руки и постаралась ответить ему в той же интонации:
– Надеюсь, ущерба вашему домовладению я не нанесла?
– Нельзя сказать, – кивнул мельник. – Какой
там ущерб… Занятное зрелище, и не более того…
– Вы видели? – вырвалось у Ольги.
– Мудрено было бы не видеть этакого представления…
Пороть вас некому, барышня Ольга Ивановна, уж простите на дерзком слове. Ну да
я человек не крепостной, вольный и сам по себе, к тому ж у себя дома, так что
некоторые откровенности мне дозволены…
Его речь показалась Ольге чересчур правильной для простого
мужика, да и держался он как-то иначе, без тени той пентюховости, что
свойственна самым умным и хватким крестьянским мужичкам, никогда не забывающим,
что имеют дело с обитательницей господского дома…
– Значит, видели… – протянула она. – А не
подскажете ли, любезный Сильвестр… отчества не знаю…
– Ефимович.
– А не подскажете ли, любезный Сильвестр Ефимович, что
все виденное должно означать? Ничего не понимаю. Мне сказали, все, что я увижу,
будет ясными картинами, понятными сразу. А получилось…
– Что ж брались за то, чего не умеете?
– Я все правильно делала, как объяснили…
– Объяснил волк козе, что на обед употребляет… –
проворчал мельник. – А почему вы, барышня, решили, что я в таких делах
должен что-то понимать?
– Да говорят… – сказала Ольга осторожно.
– А если всё, что говорят, – правда? И оберну я
вас, милая барышня, склизкой лягушкой? Или придумаю иное утонченное
издевательство?
Глядя ему в глаза, Ольга выпрямилась и, чувствуя, что
поддаваться нельзя ни в коем случае, сказала с расстановкой:
– Бог не выдаст, свинья не съест. Что-то я не слышала
от людей о вашей склонности к утонченным, – она подчеркнула голосом господское
слово, – издевательствам. Всякое болтают, но, мне только сейчас в голову
пришло, ни разу не слышала, чтобы вы злобствовали…
– Ну, а коли все же? – строго спросил мельник.
– Ну, и что же мне делать прикажете? – пожала она
плечами, глядя дерзко и решительно. – Чему быть, того не миновать. На
колени я перед вами все равно не встану и убегать с визгом не буду… Как будет,
так и будет…
– Ага, – сказал мельник. – Надо полагать, вы,
Ольга Ивановна, отчаянная? Иногда это качество донельзя полезное, но иногда-то
много бед приносит… Ладно. Не вижу удовольствия в том, чтобы вас пугать до
полусмерти… и ваше счастье, что не попались вы мне в старые года, когда я сам
по молодости любил пошучивать замысловато… Стар я уже стал, а потому – спокоен…
– Так что же это было? – спросила Ольга.
– Не знаю, – сказал мельник. – Не может один
человек знать и понимать все на свете. Одно скажу: есть у меня догадка, что
жизнь вам предстоит бурная. Не хочется и думать, насколько, не мое это дело,
простите за бесчувственность, вы мне не дочка и не иная родня…
– Всего-то? – облегченно вздохнула Ольга. –
Я-то уже подумала невесть что…
Мельник покачал головой с таким видом, словно огромным
усилием воздерживался от наставительных тирад, потом вдруг почти бесшумно
повернулся и неторопливо пошел к мельнице, бросив через плечо:
– Езжайте домой, барышня, не годится приличной девице
шататься ночью по лесам. И держите ухо востро, в здешних местах неспокойно…
