Эта женщина смотрит приветливо. Похоже, волнуется за Аомамэ. Недоумевает, как такую молодую симпатичную бедняжку могло занести на обочину хайвэя? И даже готова пообщаться. Если попросить — наверно, куда-нибудь подвезет.
Аомамэ сняла очки, убрала их в нагрудный карман жакета и подставила лицо мягким солнечным лучам. Потерла переносицу, разминая следы от оправы. Облизнула пересохшие губы, ощутила на языке привкус помады. Опять посмотрела на небо, затем на всякий случай себе под ноги.
Плавно, никуда не торопясь, она открыла сумочку и достала «хеклер-унд-кох». Сбросила сумку с плеча на землю, высвободила руки. Пальцами левой сняла пистолет с предохранителя, передернула затвор, дослала патрон в патронник. Все движения отточены до безупречности. Каждый щелчок ласкает слух. Взвесила оружие на ладони. Четыреста восемьдесят граммов плюс семь патронов. Все в порядке, вес совпадает. Чувствовать разницу она уже научилась.
На ее губах еще играет улыбка. Все, кто смотрит, могут в этом убедиться. Вот почему никто не испугался, когда она достала из сумки оружие. По крайней мере, она не увидела ни одного испуганного лица. Может, просто никто не верит, что пистолет настоящий?
Она повернула пистолет к себе и засунула дуло в рот. Целясь в проклятое серое вещество, где роятся все наши мысли.
О молитве задумываться не пришлось — слова пришли в голову сами собой. С пистолетным стволом во рту она повторяла их, как могла. Никто вокруг не понял бы, что она говорит, ну и ладно. Бог разберет — и слава богу. С самого детства она плохо понимала, что эти слова означают. Но их упорядоченность всегда проникала ей в самую душу. Перед каждым школьным обедом нужно было непременно сказать их вслух. Громко, чтобы все слышали. Не обращая внимания на презрительные взгляды и смешки окружающих. Главное — помнить, что на тебя взирает Господь. А от Его взгляда не убежать никому.
Большой Брат смотрит на нас.
Отец наш Небесный. Да не названо останется имя Твое, а Царство Твое пусть придет к нам. Прости нам грехи наши многие, а шаги наши робкие благослови. Аминь.
Женщина за рулем новенького «мерседеса» смотрела на Аомамэ не отрываясь. Похоже, она, как и все окружающие, не понимала, что означает странный предмет во рту странной девушки на обочине. Понимай она, что происходит, — наверняка отвернулась бы. По крайней мере, так подумала Аомамэ. Ведь если тебе довелось увидеть, как из чьего-то черепа вылетают мозги, — ни обедом, ни ужином ты сегодня насладиться уже не сможешь. Поэтому извини, дорогая, но лучше тебе не смотреть, мысленно посоветовала ей Аомамэ. Я тут не зубы чищу. У меня во рту — автоматический пистолет немецкой марки «хеклер-унд-кох». И молитву я уже прочитала. Ты все еще не понимаешь, что это значит?
Тогда вот тебе мое предупреждение. Это очень важно, запомни. Отвернись и не гляди на меня. Возвращайся в своем серебристом «мерсе» домой. Туда, где тебя ждут не дождутся твои драгоценные муж и дети. И живи себе дальше тихой, спокойной жизнью. Таким, как ты, нельзя смотреть на подобные вещи. Потому что это настоящий боевой пистолет. А в нем целых семь патронов. И, как писал Антон Чехов, если в пьесе появляется пистолет, он непременно стреляет. Иначе пьеса не имеет смысла.
Но женщина в «мерсе», несмотря ни на что, продолжала пристально глядеть на нее. Аомамэ покачала, как смогла, головой. Прости, дорогая, но больше я ждать не могу. Время вышло. Шоу начинается.
Тысячу тигров тебе в бензобак.
— Хо-хо, — произнес LittlePeople-аккомпаниатор.
— Хо-хо! — подтвердили шестеро остальных.
— Тэнго, — сказала Аомамэ. И легонько сдвинула палец на спусковом крючке.
Глава 24
_______________________
ТЭНГО
Пока остается тепло
Рано утром, добравшись до Токио-эки, Тэнго сел в поезд на Татэяму. Там пересел на местную электричку и доехал до Тикуры. Утро выдалось идеальным: в небе ни облачка, в воздухе ни ветерка, почти никаких волн у побережья. Лето кануло в прошлое, и на майку с короткими рукавами пришлось натянуть пиджак. Из окна поезда Тэнго не заметил на взморье ни человека. Настоящий Кошачий город, подумал он.
Перекусив в привокзальном ресторанчике, он сел в такси. В санаторий прибыл во втором часу дня. За стойкой регистратуры дежурила та же медсестра, что и раньше. Сестра Тамура, с которой он вчера говорил по телефону. Она помнила Тэнго в лицо и сегодня держалась немного приветливей. Даже слегка улыбнулась при встрече. Возможно, просто потому, что на этот раз Тэнго был опрятней одет.
Сестра Тамура пригласила его в столовую, угостила кофе.
— Подождите немного. Доктор скоро придет, — сказала она и ушла.
Врач появился минут через десять. Мужчина лет пятидесяти с проседью в волосах. Вошел, вытирая руки полотенцем. Казалось, он только что работал по хозяйству: белого халата на нем не было. Серая рубашка, серые брюки, на ногах потрепанные кроссовки. Крепко сложен. Этот врач куда больше смахивал на университетского тренера по бейсболу, который никак не вытянет свою команду из второй лиги.
Рассказ врача мало чем отличался от того, что он сообщил вчера по телефону. К великому сожалению, на данный момент медицина практически бессильна. Судя по его голосу и выражению лица, ему и правда было очень жаль.
— Похоже, остается одно: вам самому нужно попробовать как-то ободрить вашего отца и, дай бог, вернуть ему волю к жизни.
— Но если с ним говорить, он услышит? — спросил Тэнго.
Врач отхлебнул остывшего зеленого чая. На лице его читалось сомнение.
— Если честно, не знаю. Он в коме, и на слова не реагирует. Однако известны случаи, когда пациенты даже в глубокой коме слышали и понимали, что им говорят.
— Значит, слышит он или нет — непонятно?
— К сожалению.
— Сегодня я останусь до половины седьмого, — сказал Тэнго. — Посижу с ним и постараюсь поговорить.
— Если заметите какую-либо реакцию, сообщайте, — кивнул врач. — Я буду неподалеку.
В палату к отцу Тэнго провела молоденькая медсестра. Судя по бирке на груди, звали ее Адати. Отец лежал теперь в одноместном боксе совсем другого здания — корпуса для тяжелобольных. Колесо провернулось еще на один зубец вперед. Дальше двигаться некуда. В узкой клетушке со стылым воздухом половину места занимала кровать. Сосновая роща за окном защищала здание от морского ветра. Деревья были высажены так густо, что казались огромной глухой стеной, отделявшей санаторий от остального мира. Медсестра вышла, и Тэнго остался с отцом наедине. Тот лежал с закрытыми глазами, лицом к потолку. Тэнго присел на деревянный табурет у кровати и взглянул на это лицо.
У изголовья стояла капельница. Жидкость из пластикового мешочка поступала по тоненькой трубке в вену, почти не различимую на левой руке отца. Еще одна трубка использовалась для сбора мочи и заканчивалась другим мешочком. Жидкости в этом мешочке было пугающе мало. С прошлого визита Тэнго отец будто высох и ужался еще сильнее. На ввалившихся щеках и окостеневшем подбородке белела двухдневная щетина. Глубоко посаженные глаза совсем утонули в глазницах. Казалось, достать их оттуда можно лишь каким-то очень особенным инструментом. Ввалившиеся веки захлопнуты, точно металлические шторы придорожной лавки в ночи. Рот приоткрыт. Дыхания Тэнго не услышал, но, когда приблизил ухо к отцовым губам, уловил слабое колебание воздуха. Элементарные жизненные функции организмом еще поддерживались.
