— Но ведь это никак не нарушает закона?
— Да, вы правы. С точки зрения закона ничего предосудительного нет. Но с позиций классической литературы — Джорджа Оруэлла, например, — вы совершили нечто вроде «мыслепреступления». Так уж совпало, что нынешний год — как раз тысяча девятьсот восемьдесят четвертый. Или это все не случайно? В любом случае, господин Кавана, я сегодня что-то разговорился. Хочу еще раз напомнить, что все мои речи — личные предположения, не больше. Я не располагаю никакими фактами, дабы уверенно что-либо утверждать. Просто вы задавали вопросы, а я отвечал на них, исходя из догадок, основанных на практическом опыте. Вот и все.
Усикава умолк, и Тэнго задумался. «Личные предположения, не больше»? Что же из этих «предположений» стоит принять за правду?
— К сожаленью, приходится вешать трубку, — сказал Усикава. — Разговор у нас важный, но дольше не получается. Время бежит, сами понимаете, — тик-так, тик-так! А над предложением нашим подумайте. В ближайшее время перезвоню. Спасибо за беседу. Желаю вам самых приятных снов!
Наболтав всей этой белиберды и даже не интересуясь ответом, Усикава оборвал связь. Какое-то время Тэнго смотрел на трубку в руке — примерно как крестьянин смотрит на засохший овощ в жаркий летний полдень. Что-то слишком много народу в последнее время обрывает со мной разговор, не дождавшись ответа, подумал он.
Как он и боялся, заснуть спокойно не удалось. Всю ночь напролет, пока шторы не окрасил рассвет, а за окном не защебетали птицы, Тэнго просидел на полу, опершись спиной о стену. Он думал о своей замужней подруге и длинных руках, тянущихся к его горлу черт знает откуда. Эти мысли не вели ни к чему. Все лишь прокручивалось — заново, заново — и возвращалось к началу.
Оглядевшись, Тэнго глубоко вздохнул. И вдруг отчетливо осознал, как он теперь одинок. Похоже, все-таки прав Усикава. Совершенно не на что опереться.
Глава 7
_______________________
АОМАМЭ
То, куда вы сейчас попадете
Фойе гостиницы «Окура» оказалось огромной пятизвездочной пещерой с высоченным потолком и чуть пригашенным светом. Голоса посетителей на диванах сливались в сдавленный гул, напоминавший дыхание животного с вывернутыми кишками. Толстый и мягкий ковролин на полу, словно доисторический мох заполярного острова, глушил звук шагов, растворяя людскую энергию в хорошо концентрированном Времени. Сновавшие туда— сюда люди выглядели будто разреженная толпа привидений, проклятых кем-то лет восемьсот назад и обреченных раз за разом повторять одни и те же движения. Деловитые бизнесмены были затянуты в свои костюмы, точно в доспехи. Молодые стройные дамы в шикарных черных платьях собирались на некое торжество. Их мелкие, но дорогущие украшения жаждали света, как вампиры — крови, чтобы только сверкать не переставая. Пожилая чета иностранцев, будто уставшие после пира король с королевой, отдыхала на двухместном троне в углу.
Аомамэ с ее хлопчатыми брюками, дежурной блузкой, кедами и сумкой «Найки» через плечо не вписывалась в легенду этого места, хоть тресни. Больше всего она походила на няньку, вызванную сюда какой-нибудь семьей постояльцев приглядывать за их карапузами. Так, по крайней мере, думала Аомамэ, утопая в огромном кресле с мягкими подлокотниками. Ну что ж. Все-таки она сюда не на банкет пришла. Постоянно казалось, будто за ней наблюдают. Но сколько Аомамэ ни оглядывала бескрайнее фойе, никого подозрительного не замечала. Ну и черт с вами, решила она. Пяльтесь сколько влезет.
Когда часики на руке показали без десяти семь, она встала и с сумкой на плече прошла в туалет. Вымыла руки с мылом, поправила волосы и одежду. И, стоя перед огромным зеркалом, несколько раз глубоко вздохнула. В туалетной комнате не было ни души. Габаритами помещение превосходило ее квартирку. «Это задание — последнее, — прошептала она отражению в зеркале. — Выполни его как следует и исчезни. Сгинь, как призрак в ночи. Сегодня ты здесь. Завтра тебя здесь не будет. А еще через несколько дней ты получишь другое имя и другое лицо».
Она вернулась в фойе, села в кресло и поставила сумку на столик перед собой. В недрах сумки — миниатюрный пистолет с семью патронами. А также игла для протыканья мужских загривков. Успокойся, приказала она себе. Последнее задание — самое важное. А пока оставайся, как всегда, крутой и железной Аомамэ.
И все-таки стоит признать: в этот раз с ней творится что-то не то. Дышать тяжело, сердце колотится, под мышками испарина, по всей коже мурашки. Это не просто волнение, сказала она себе. Это дурное предчувствие. Мой внутренний сторож стучит мне в подкорку и предупреждает: Вставай. Еще не поздно уйти отсюда и забыть об этом ужасе навсегда.
Как бы ей хотелось так поступить. Бросить все к черту и уйти из проклятого фойе, не оглядываясь. В этом отеле ощущалось что-то недоброе. Сам воздух будто пропитан смертью. Тихой, медленной, но совершенно неотвратимой. И все-таки бежать, поджав хвост, она не могла. Увы, не в ее характере.
Последние десять минут текли пугающе медленно. Время никак не хотело двигаться вперед. Не вставая с кресла, Аомамэ пыталась выровнять дыхание. Посетители-призраки все наполняли фойе потусторонним гулом своих голосов, хотя их шаги по толстым коврам оставались абсолютно бесшумны. Относительно внятные звуки издавали разве что официанты с тележками, когда наливали желающим кофе, но даже в звоне посуды слышались жутковато-загробные нотки.
Так не пойдет, подумала Аомамэ. Нужно взять себя в руки — или я растеряюсь в самый важный момент. Она закрыла глаза и почти машинально произнесла про себя то, что в далеком детстве ее заставляли произносить трижды в день перед едой. И хотя прошло уже столько лет, она помнила каждое слово.
Отец наш Небесный. Да не названо останется имя Твое, а Царство Твое пусть придет к нам. Прости нам грехи наши многие, а шаги наши робкие благослови. Аминь.
Скрепя сердце приходилось признать: слова эти, когда-то причинявшие Аомамэ сплошное страдание, теперь служили ей чуть ли не единственной в жизни опорой. Их уверенная, нерушимая мощь успокаивала нервы, отгоняла наползающий страх, выравнивала дыхание. Закрыв глаза и положив пальцы на веки, она повторяла молитву снова и снова.
— Госпожа Аомамэ, не так ли? — спросили где-то совсем рядом. Молодым мужским голосом.
Она открыла глаза и медленно подняла взгляд.
Перед ней стояли двое молодых парней. В одинаковых темных костюмах. Судя по ткани и покрою, бешеных денег эти костюмы не стоили. Явно куплены на распродаже — где-то болтаются, а где-то жмут. Но выглажены безупречно — ни морщинки, ни складочки. Похоже, эти ребята сами отутюживают их всякий раз перед тем, как надеть. Оба без галстуков. На одном сорочка белая, застегнутая до верхней пуговицы, на другом — серая с округлым воротничком а-ля френч. Обуты в черные туфли с тупыми, неприветливой формы носками.
У парня в белой сорочке — рослого, за метр восемьдесят, — волосы были собраны в хвост на затылке. Длинные брови красиво изогнуты, точно ломаные диаграммы. Очень правильное и холодное лицо, точно у киноактера. Второй парень, в серой сорочке, был на голову ниже первого, стрижен как бонза — почти под ноль, — с коротким мясистым носом и крошечной бородкой, похожей на заблудившуюся тень. Под правым глазом — небольшой шрам. Оба подтянутые, загорелые, щеки впалые. Если судить по ширине плеч, под пиджаками скрываются горы мускулов. Каждому на вид лет двадцать пять — тридцать. Взгляды пристальные, колючие. Словно у хищников на охоте, зрачки нацелены только на жертву.
