— Официально? — удивилась Короткевич.
— Полуофициально, — Полякова улыбнулась. — В самой службе газа очередь на подключение чуть ли не на двадцать лет вперед, но существует некая фирма, единственная уполномоченная, и оттого цены у нее заоблачные. Стандартная в общем-то практика. Пока готовят на электрической плитке, газ прокладывать воздержались.
Во-вторых, там полная жопа в смысле инфраструктуры, торговли и быта. К педиатру надо возить ребенка за шестьдесят километров по рытвинам да колдобинам, в аптеку надо ехать, как минимум в райцентр, потому что та, что в соседнем поселке, имеет крайне скудный ассортимент. Продукты тоже надо возить из райцентра, в самой деревне никто ничего экологически чистого не продает.
Они, дурачки, надеялись быстро перенять от деревенских опыт, завести огород, кур, козу, корову (планы были просто наполеоновские), а на месте оказалось, что деревенские могут научить двум вещам — гнать самогон и тырить все, что под руку попадется. Всякий раз, стоило только им отлучиться куда-то втроем, их обворовывали. По мелочам, как говорит Верка, по-соседски. То зимнюю резину из сарая унесли, то запас круп и макарон, то палатку и резиновые сапоги… Горожане — они ведь богатые и дурные, еще себе купят.
В-третьих, оказалось, что дом, купленный удачно и недорого, требует еженедельных вложений. Там потекло, здесь сломалось или расшаталось… Зятю практически некогда было работать: он постоянно что-то чинил, мастерил или, если сам не мог, организовывал починку. А там организовать что-то совсем не так легко, как в Москве. Надо смотаться за материалом, найти мастера, а, как я уже сказала, деревенские только пить могут… Теперь они ищут покупателя на дом и ждут, пока истекут шесть месяцев, за которые им заплачено. Как только жильцы съедут, они тут же вернутся в Москву. Да, если кто-то желает купить дом в Смоленской области по хорошей цене…
Общий смех стал ответом на подобное предложение.
— Ну, мало ли какие бывают обстоятельства, — заулыбалась Полякова. — Может, кому свекровь или тещу подальше отселить надо. Сестра торопится, хочет продать дом как можно быстрее, под серьезный интерес готова хорошо скинуть.
— Какой смысл торопиться? Недвижимость постоянно растет в цене, — тоном знатока сказала Короткевич. — Самое выгодное вложение.
— Это квартира в Москве — выгодное вложение, Яна. Растет в цене, особого пригляда не требует, и сдавать ее можно. А дом в деревне без постоянного ухода ветшает со страшной силой. В итоге он не столько растет в цене, сколько требует денег… приличных, между прочим, тысяч десять-пятнадцать ежемесячно. Очень дорого стоит привоз, за морем телушка полушка… — как раз тот случай. И работа дорогая, цены выше московских.
— Да ну! — не поверила Колосова. — Это же провинция…
— Мало мастеров, нет конкуренции. В Москве люди друг у друга работу рвут, оттого и не заламывают цены. Я в мае меняла двери в ванную и туалет, так за установку платила по две с половиной тысячи, с врезкой замков, как говорится, под ключ. А с сестры за то же самое запросили пять тысяч! Потом скинули до четырех, и ниже ни в какую. Не хочешь — ставь сама!
— Две с половиной тысячи за установку двери! — Короткевич покачала головой. — А нам за наркоз тысячу сунут и чувствуют себя благодетелями! Зачем я пошла в мединститут?
— Надо было в столярное ПТУ, — поддела Колосова. — Не надо расстраиваться, жизнь вспять не повернешь. К тому же не так все и плохо, Яна Зиновьевна…
— Не так, не так, — согласилась Короткевич. — Но все-таки…
— То — дверь! — с пафосом сказала Колосова. — Поставишь и любуйся, открывай — закрывай. А то — наркоз, — тон изменился, последовал пренебрежительный взмах руки, — фьють — и нету, было и прошло. За такое и триста рублей много.
— Триста рублей — циничное надругательство над медициной! — Короткевич повысила голос. — Я и пятьсот возвращаю, говорю, что если нет возможности, то и напрягаться не стоит. В сентябре сказала это владельцу ресторана «Сирано»…
— Это который на Зубовском бульваре? — уточнила Полякова.
— Он самый!
Полякова выпятила нижнюю губу и покивала головой, выражая таким образом свое восхищение, что ли.
— Не самый последний кабак в Москве, да? А владелец пытался отдариться двухсотрублевой бутылкой молдавского вина! Да еще так торжественно ее преподнес, словно дар бесценный.
— Ничего себе! — хором удивились Полякова и Колосова.
Сааков сделал страшные глаза — какой ужас!
Данилов, которого подобные темы не интересовали, подумал, что неплохо бы было как-нибудь купить вина и сварить глинтвейн. Если подержать на плите подольше, то весь спирт улетучится, так что Елене как кормящей матери будет можно выпить стаканчик. Нет, все равно нельзя — там же пряности, без них глинтвейн не тот. Одному же пить глинтвейн не хотелось, это коллективный напиток, располагающий к неторопливому общению долгими зимними вечерами. Пить глинтвейн в одиночку все равно, что одному есть фондю или, скажем, шашлык.
— И что бы вы думали? — Короткевич выдержала небольшую паузу. — Он ответил мне народной мудростью: «Дареному коню в зубы не смотрят» — забрал бутылку и был таков!
— А ты думала, что он смутится, покраснеет, полезет дрожащими ручонками в бумажник и добавит в придачу к бутылке штуку евро? — иронично поинтересовалась Полякова. — Все бизнесмены — те еще жлобы! За копейку удавятся. Щедрость у них своеобразная, весьма и весьма… Иначе и нельзя: если будешь швыряться деньгами направо и налево, то очень скоро разоришься.
— Я не говорю о том, чтобы швыряться деньгами, — красивые ухоженные брови Яны Зиновьевны (не широкие и не тонкие, а в самый раз) сошлись на переносице. — Я говорю об элементарной человеческой порядочности. Врачи из отделения его, видите ли, не устроили, он захотел, чтобы наркоз ему давала я. Попросил, намекнул, можно сказать, пообещал. Ну, раз человек просит, как ему отказать… А он мне бутылку красного за две сотни! Нет, вру — за сто восемьдесят пять рублей, именно столько это пойло стоит в супермаркете возле моего дома! Я не знаю… Это как рубль в руку сунуть — на, мол, на бедность!
— Когда я был маленьким мальчиком и подрабатывал медбратом в приемном отделении тринадцатой больницы, — начал вспоминать Сааков, — то отблагодарить меня обещали очень часто, но делали очень редко…
— Артур Бениаминович! — перебила Короткевич, вопреки обыкновению, обращаясь к Саакову на «вы» и по имени-отчеству. — Не сыпьте соль на мои душевные раны, лучше составьте компанию для медитации!
— Всегда готов! — Сааков вскочил на ноги и похлопал себя по левому карману рабочих «пижамных» штанов, проверяя, на месте ли сигареты.
Официально ни на кафедре, ни в больнице курение категорически не приветствовалось, поэтому сигареты прятались подальше. Если сунуть пачку в карман халата, то непременно прицепится заведующий кафедрой или кто-то из больничной администрации. Сотрудники кафедры курили конспиративно: запирались в каком-нибудь кабинете и пускали дым в окно. «Каждый раз чувствую себя школьником, — говорил Сааков, — так и жду, что вот-вот директор школы в дверь, вломится».
