Окружающие Берти люди подумали, что сейчас режиссер загрызет дурочку. Но тот неожиданно ответил вполне любезно:
– А вы бы поверили толстопузому, розовощекому герою, произносящему монолог о том, что он умирает от голода?
– Нет, – пропищала студентка.
– Актер не может изображать то, чего не знает, он обязан накапливать разнообразный опыт, – снисходительно сказал Берти. – До свидания.
Журналистка вцепилась в пиджак режиссера.
– Подождите! А как же классические пьесы? Например, Отелло душит Дездемону. Вы что, пригласите на роль мавра настоящего убийцу?
Альберт, успевший отойти от нее, замер. Потом обернулся.
– Хорошая идея. Тебя как зовут?
– Настя Алферова, – представилась студентка.
– Учишься на журналиста? – задал следующий вопрос Вознесенский. – Дрянь профессия! Умные в ней не нужны, а дураков без тебя хватает. Приходи завтра к семи вечера в театр, поговорим.
Девочка воспользовалась предложением и стала помощницей Берти, его правой рукой.
Личная жизнь режиссера таилась за семью печатями, никто не знал, женат он или нет, не слышал имен его любовниц. И некоторое время сплетники зудели:
– В Настину обязанность входит греть постель Берти.
Но никаких признаков особой любви к Алферовой деспот не демонстрировал. Он орал и ругал Настеньку так же, как всех, мог запустить в нее стулом. Правда, всегда промахивался. У Альберта был плохой глазомер, и лишь это спасало его артистов и служащих от тяжелых травм.
А еще Вознесенский никогда никого не хвалил. Наивысшей похвалой считалось слово «Ничего…», брошенное им вскользь.
Правда, один раз Настя услышала от шефа похвалу. Дело было в день премьеры пьесы венгерского драматурга. На спектакль прибыл автор, в зале сидели представители посольства, МИДа, разные высокопоставленные чиновники. Берти нервничал больше обычного. Нет, его не смущали властные люди, занимавшие кресла, режиссеру всегда было плевать на чины и звания, он хотел порадовать театралов, которых никогда не делил на белых и черных. Вознесенского тревожила Нина Коптева, исполнительница крохотной, но важной роли женщины, которой сообщают о смерти мужа. Коптевой даже на генеральной репетиции не удалось услышать покашливание Берти, которое считалось в театре знаком удовлетворения. Наоборот, Вознесенский швырнул в Нину табуретку, по обыкновению не попав, и зашипел:
– Тупое бревно! Где эмоция? Страсть? Горе?
– Берти, я так стараюсь… – зарыдала актриса.
– А ты не старайся, – затопал ногами Альберт, – а просто живи! Не фиглярничай, не изображай!
У Нины началась истерика. И Берти неожиданно обнял актрису.
– Успокойся. Завтра обязательно поймаешь настроение.
Пьеса начиналась со сцены трагедии. Едва раздвигался занавес, как появлялся актер, который громко говорил:
– Януш умер.
И тут же из кулис должна была выбежать Коптева, крича:
«Нет! Нет! Не верю! Неправда!»
В тот самый момент, когда актер вышел на сцену, к Нине, стоявшей наготове, подскочила Настя со словами:
– Только что звонили из милиции. Твоя дочь попала под машину. Навряд ли выживет, ей оторвало обе ноги.
Коптева стала оседать на пол, Алферова подхватила ее под руки, встряхнула и велела:
– Иди, играй! Зритель ждет. У тебя всего один выход, отработаешь и помчишься в клинику. Ты же не можешь подвести Берти!
Нина еле-еле выбралась на подмостки, у нее тряслись руки, по щекам лились слезы, спина согнулась. Партнер по эпизоду, увидев актрису, настолько впечатлился ее внешним видом, что машинально перекрестился и попятился. Нина кое-как добралась до стоящего в центре сцены стола, попыталась произнести реплику, но у нее перехватило горло.
Актер, изображавший человека, принесшего ужасное известие, повторил:
– Януш умер.
– Нет… нет… – просипела Коптева. – Не верю. Нет.
Актер сказал следующую реплику. Нина затопала ногами, замотала головой, потом упала на колени и, стуча лбом о пол, поползла за кулисы.
Зал взорвался аплодисментами. Автор бил в ладоши стоя. Дальше пьеса покатилась как по маслу. Каждую мизансцену заведенная Коптевой публика приветствовала овациями. Когда еле живая Нина добралась до кулис, Берти присел и обнял ее.
– Ты молодец, замечательная работа.
– Мне надо в клинику, – прошептала она, безуспешно пытаясь встать на ноги, – дочка… там…
Альберт покосился на Алферову.
– Не переживай, ничего с твоим ребенком не случилось. Это мы с Настей придумали, как из тебя нужную эмоцию выжать.
– Придумали? – еле слышно переспросила Коптева. – То есть как? Леночка в порядке?
– Точно не скажу, я с ней не знаком, – ответил Вознесенский, – но никто нам насчет ДТП не звонил.
– Не может быть! – затряслась актриса. – За что вы так со мной? В чем я провинилась?
Глава 19
– Неправильно поставлен вопрос! – возмутился режиссер. – Не за что, а для чего! Ради правильной эмоции. Теперь ты получила актерский опыт, поняла, что чувствует человек, узнавший о смерти близкого.
Нина зарыдала:
– Ты меня ненавидишь. Я едва не умерла.
Альберт схватил актрису, развернул ее лицом к занавесу и ткнул носом в щель в бархате.
– Смотри и запоминай! У актера нет ни матери, ни отца, ни детей, у него один великий Бог и Государь – театр. Ему он служит, а более никому. Все остальное тлен, одно искусство вечно. Слабые люди сидят в зале, желая получить эмоции. Сильные стоят на сцене и отдают слабакам свою энергетику. Если нечем зажечь публику, ты не артист, а пустышка. Ars longa, vita brevis
[9]
. Ни один вуз не может научить человека жить на сцене. Да, ты научишься танцевать, фехтовать, сдашь экзамен по сценической речи, наиграешься по уши в этюдах, получишь диплом. Но если ты не готов отдавать на сцене эмоции, тратишь их вне подмостков на родителей, любовника, младенца, ты пустой сосуд. Если нет опыта переживаний, ты ноль. Служение театру это схима, я бы с рождения отлучал будущих актеров от семьи. Вы знаете, что в прежние века существовал обычай пострижения в артисты?
– Как в монахи? – удивился кто-то из присутствующих.
– Именно так! – подтвердил Берти. – Те, кто выбрал сцену, отказывались от брачных уз и отдавали всего себя великому искусству. В Древней Греции у матерей забирали маленьких мальчиков и воспитывали из них актеров. А в Японии подростков, желающих участвовать в спектаклях, подвергали всяческим испытаниям – били, морили голодом, унижали или, наоборот, усиленно кормили, возвеличивали, чтобы воспитать исполнителя, способного донести до зрителей энергию. Вот почему в древности театр был столь популярен, там простой народ подпитывался от людей, стоящих на сцене и переживавших истинные страдания или восторг. А сейчас вокруг одни нули, зеро. Что может вылиться из пустого ведра? Поэтому, Коптева, прекрати истерику и поблагодари меня, я дал тебе уникальную возможность наполнить пустыню души.
