Он горько усмехнулся и отхлебнул чаю. Его отец явно испытывал неловкость.
— И тут получаю это короткое письмо с просьбой — с приказом, вернее сказать, — явиться в «Ройал». Ни подписи, ничего. Я чуть было решил не ходить, однако подумал, а почему нет? Понимаете, я задумался, а что бы это значило, ну и делать мне все равно было нечего. Ну, я и пошел, и постучал, а там его милость… Рейвенсклифф то есть. Совсем один.
Перепугался я до смерти, не стану от вас скрывать. Даже комната была страшной. Я никогда прежде таких не видел, попышнее даже мюзик-холла, с бархатными занавесками и раззолоченной мебелью. А Рейвенсклифф…
Он смолк, неуклюже поерзал на стуле и подложил еще сахару в чашку.
— Вы говорите, вы с ним никогда не встречались? Не то я мог бы ничего не добавлять. Он был страшным человеком, грузным, но не толстым. И почти не двигался. Ему этого не требовалось; только глянет на тебя, и этого достаточно. И говорил негромко, заставлял слушать себя. Ничего не делал, чтоб устроить тебя поудобнее или успокоить. Только сказал, чтоб я сел, а потом смотрел на меня долго-предолго. И все это время хоть бы один мускул у него дернулся, а у меня кожу под воротником жжет, и я все больше и больше пугаюсь.
«Я этого не делал, — выпалил я не стерпев. — А вы, если хотите сдать меня полиции, так валяйте!»
«Я что-нибудь сказал про полицию?»
«Так зачем я тут?»
«Не для полиции, — сказал он негромко. — Я мог бы распорядиться, чтобы вас арестовали и посадили в тюрьму, знаете ли, и не уезжая из Лондона. Вы здесь потому, что я хочу задать вам вопросы».
«Какие вопросы?»
«Не о том, почему вы так поступили. Это меня совсем не интересует. Но вот как вы это осуществили, прямо меня касается. Контроль должен быть надежной защитой от таких, как вы, но не был. А потому в обмен на вашу свободу я хочу узнать, как вы это осуществили».
Ну, и я снова сел.
«Хотя бы в последний раз услышьте, что я вам толкую. Я ничего не делал, я ничего не украл. Ни пенни, ни даже полпенни».
— Это правда, — перебила мать, одобрительно кивая головой. — А когда он мне рассказал, я была так им горда!
— Рейвенсклифф уставился на меня без всякого выражения. Я не мог догадаться, о чем он думает. Это было страшно, знаете ли. Обычно что-то замечаешь и понимаешь, насколько тебе верят. Но только не с ним. Угадать ничего было нельзя.
«Докажите», — сказал он.
«Не могу, — сказал я горько. — В том-то и беда». — И я рассказал ему, что произошло. Все то, что рассказал вам, и больше. Он кивал на мои слова, и было ясно, что процедуру он знает досконально. Затем он начал задавать мне вопросы.
«На каждом счете штампуется его порядковый номер. Если один счет изъять, это будет очевидным. То же относится и к выплатным квитанциям».
«Я знаю, — сказал я. — И могу предположить, что на нем проштемпелевали дублирующий номер, так чтобы в случае изъятия пробела в нумерации не возникло бы. А это означает, что кто-то преднамеренно изготовил фальшивый счет, а затем изъял его. А также что это не был я».
«Почему не вы?»
«Да потому что сам бы я его оплачивать не стал, верно? Я бы изготовил счет, позаимствовал штемпель, поставил бы дублирующий номер, а затем подсунул для оплаты на стол кому-нибудь еще. В конце дня, когда деньги уплачены, было бы нетрудно отыскать счет в подшивке и изъять его. Затем отправиться по адресу и забрать деньги».
«Это убедительное объяснение, мистер Стептоу, — сказал он. — Но оно означает, что вы обвиняете кого-то, кто работает с вами в одном отделе».
«Нет, — сказал я быстро, так как не хотел никого обвинять. — Весь день в отдел заходят разные люди».
«Так-так», — сказал Рейвенсклифф и, отойдя к окну, посмотрел наружу. Я был сбит с толку, но спросить не решался. И все еще недоумевал. Это же был богач, тревожащийся из-за двадцати пяти фунтов. Оно конечно, позаботься о пенни, а фунты сами о себе позаботятся, но выглядело все это очень глупо.
А потом он велел мне уйти. Ничего больше не сказал. Просто отослал, будто лакея. Я тут же решил, что докажу. Я засел дома, жалел себя, но он меня взбесил. Я не собирался позволить, чтоб меня заклеймили вором, ни ему, ни кому-нибудь еще. Вернулся домой и потолковал с папашей. Он сказал мне, чтоб я постарался. И мы поговорили с моим двоюродным братом, другим, не ливерпульским, а который работает в ночную. Он потолковал кое с кем…
— В Ньюкасле найдется кто-нибудь, кто про это не знает? — перебил я.
Он, казалось, удивился.
— Я никому не говорил. Только моим близким. Им-то я, конечно, сказал. Они имеют право знать. Их это, знаете ли, чернит не меньше, чем меня. Иметь в семье вора… Но они за меня горой. Конечно, я им рассказал.
— Понимаю. Извините. Продолжайте.
— Ну, все было организовано. Я пойду в ночную смену с дядей и двоюродным братом и пройду в контору. Это было просто. Требовалось только взять ключ у ночного сторожа, зятя моей тети Бетти. Потом я сяду просматривать книги и уйду утром вместе со сменой.
— И? — подтолкнул я.
— И времени потребовалась уйма. Я просмотрел каждый лист за месяцы и месяцы вспять, а потом сравнивал с расписаниями смен, кто тогда работал. Все до единой строчки, чтоб не пропустить чего-нибудь.
Я кивнул. Мне было понятно, что он чувствовал. Я прикинул, не завел ли Рейвенсклифф обыкновения каким-то образом принуждать совершенно чужих людей делать за него всю черную работу. Как-никак Элизабет проделала то же самое со мной.
— В конце концов я выискал. Шесть платежей от двадцати одного до тридцати четырех фунтов, все с разными адресами. Мне стало ясно, что тот, кто этим занимается, знает, как работает отдел. Потому что платежи свыше тридцати пяти фунтов визируются старшим клерком. И алчности он воли не давал.
— Но вы не узнали, куда отправлялись деньги?
— Не совсем.
— Не совсем?
Он поднял ладонь, прося тишины.
— Я попросил троюродного брата Генри…
Я застонал.
— …он тоже работает в отделе, последить повнимательнее, и наконец случай выпал. Само собой, забрать его Генри не мог, но он сделал точную копию, и адреса для выплаты тоже.
— Вы этот адрес помните?
— Конечно. Тот, который я назвал лорду Рейвенсклиффу. Пятнадцать, Ньюарк-стрит, Лондон, В.
Дом, в который на моих глазах вошел Ян Строитель.
Стептоу встал и исчез. Он вернулся несколько минут спустя с конвертом.
Я взглянул на лист бумаги внутри. Счет на 27 фунтов 12 шиллингов 6 пенсов в уплату за разные мелкие поставки. Датирован 9 января 1909 года с номером в правом верхнем углу, и Стептоу объяснил, что это был номер в папке накладных и был сдублирован с подлинного счета. Внизу была пометка «н. уплату б. Гам. 3725». Я спросил, что это означает.
