Толпа молчала, не решаясь…
– А и правда, барин! – первым крикнул свояк кабатчика, Мозгун. – Травила!
– Правда… правда… вот у меня корова по лету-то… а у Желана дочка, Варвара, троих уже детишек скинула… а кто лечил, кто?.. она, Параскева… ведьма, ведьма, ведьма… да все видели, все… и волкодлаки у Рассохина лога рыскали… а у нее там зимовье… всегда там найти можно… если не в селе… да правда, барин, крест тебе в том… правдаправдаведьмаведьма ВЕДЬМА…
Базиль вдумчиво наклонил голову, вслушиваясь в ор и вопли. Поднял руку:
– Ну а раз ведьма и доказано, что хотела она загубить Желана Годиновича за то, что он мужа ее, колдуна и йудского выродка Йоську, выдал и лишь по ошибке Гору загубила, то что? Что делать с ней, подлой подстилкой бесовской? Что решите всем миром, как того правда людская требует, чтобы не вести ее на суд к князю воеводе, а?!!
Вздохнула толпа, покачивая высокими колпаками мужиков и рогатыми бабьими киками. Вдохнула глубоко и разом, шарахнувшись на него, выдохнула:
– НА КООООСТЕЕЕР!!!! НА КОСТЕР ВЕДЬМУ!!!!!……………………………………………………..
Параскева вздрогнула всем своим крепким телом, обвела глазами всех тех, кто сейчас осудил ее на страшную смерть, обвела и промолчала.
Когда ведьму привязали к столбу, закрутив руки и ноги сыромятными ремнями, она что-то шептала, глядя на морозное синее небо, смотревшее на нее сверху. Глаза были сухими… что вспоминала, про что думала? Про спасенных малышей и их матерей, вытащенных ею из родильной горячки? Про телят, что отпаивала отваром, когда травились? Про сросшиеся назло всему ноги Мозгуна, после раздробившей их жатки, первым заоравшего, что, дескать, на костер ее? Или думала про болезненно-худого мужа, увезенного и замученного в городе, на епископском дворе?
Никто из крестьян не решился поднести огня к костру. Один из гайдуков, по молчаливому приказу хозяина, матерясь, поджег факел и сунул его в заготовленный костер.
Коротко свистнуло в воздухе. Травница вздрогнула и повисла на ремнях, наклонив голову над языками вспыхнувшей соломы. Волосы, затрещав, тут же занялись, скручиваясь от жара. Но Параскева его уже не чувствовала, потому что из груди, чуть подрагивая от силы, пустившей ее в полет, торчала длинная стрела.
– Кто-о-о?!! Схватить! – рявкнул Базиль Вонифатьевич, поднимая коня на дыбы…
3
Мишло, Освальд и Дрозд стояли в стороне, когда привели Параскеву. Пандур тискал в ладони рукоять сабли, матерился сквозь зубы и косился на Дрозда, у которого на плече висела старая пищаль с расколотым в длину ложем. Охотник смотрел на собак, которых барин притащил с собой. Смотрел пристально и внимательно.
– Вот они и псы, – прошептали его губы. – Вот те и следы. А то оборотни, оборотни…
– Что делать-то, а, мужики… – Дрозд переминался с ноги на ногу. – Ведь сожгут бабу.
Освальд покосился на него, нахмурив брови, спросил:
– Говоришь, вон тот ловчий с Варварой по лету в стогах валялся?
– Тот, тот. А Егор… Он ведь нужен был Желану, пока отец его, Силант, жив был. Самый зажиточный мужик на селе. А как преставился, так братья Егора, старшие, его ни с чем и оставили. Потому как оба у барина служат, и правда тут на их стороне. Вот он от него и избавился. И Параскеву теперь заодно извели. А это наверняка попа да барина дело. Много она ведь знала.
Дрозд сплюнул, когда в лицо женщины ударил мерзлый кусок, разбил в кровь. Потом продолжил:
– Поговаривали, что когда Базиль снасильничал девку одну, купцовскую дочку, пока у той отец в отъезде был, так он Параскеву долго обхаживал. И та плод-то стравила ей. Да вот только странно как-то было-от. Умерла потом девка. Приехал батяня ее, вдовый, а дочери-то и нету. Но не могла это травница наша сделать, не могла. Не убивица Параскева, точно, что не могла-от.
– Не могла, могла-на… Да не сможем ничего мы, Дрозд. – Мишло вздохнул. – Говорил я тебе, пошли ночью. Вытащили бы ее и ушли по темени. Глядишь, что, мож, и добрались бы до Засечных земель-на или до Хвалыни. Э-э-х.
– Может, все ж таки… – Дрозд погладил ложе пищали.
– Правильно говорит пандур. Не сможете вы ничего…
Все трое вздрогнули, поворачиваясь. Она подошла к ним абсолютно бесшумно, не скрипнув снегом. Высокая, темноволосая, с черными глазами. В чем-то меховом, серебристо-белом, струящемся. И до жути, до скрежета в зубах, похожая на травницу. И на ту, с которой Освальд познакомился летом у Волчьих Оврагов. Они молчали, глядя на нее. А за ее спиной, мягко и плавно, подходили четверо подростков. Трое парнишек и совсем молодая девочка. Одинаковые, высокие и сильные, с хищными глазами…
– Нас не было ночью в округе. – Женщина улыбнулась, блеснув полоской ровных и острых зубов. – А то бы… Поздно сейчас. Слишком поздно.
– А… – Дрозд покосился на подростков.
– Они еще щенки, и они у меня последние. Пока последние. А ты, охотник, сможешь помочь, если захочешь. – Она пристально посмотрела на него. – Ты же тот самый охотник, про которого стало известно прошлым летом всем из нашего народа. За этой хатой у вас лошади. При седле у одной твой лук. Помоги ей, прошу. Ты же знаешь, что ни она, ни мы – никогда не делали зла просто так. Я прошу тебя, помоги сестре.
Освальд кивнул головой, зачарованно глядя в омуты ее бездонных черных глаз. Спустился к Серому, расчехлил налучь, доставая лук, взятый уже взамен уничтоженного арбалета в таком далеком Пригорье. Вскинул, наложил стрелу, прищурился, оценивая свое положение и возможную стрельбу. Надо было торопиться, Параскеву уже привязали к столбу, начали обкладывать хворостом. Выстрел у него лишь один, хотя расстояние и небольшое. Тугой и мощный, степной лук поможет освободить женщину от ужаса сожжения, но оценивать ветер все же стоило. Неожиданно поднявшийся, он оказался некстати.
Освальд натянул тетиву, выдохнул, разжал пальцы. Стрела дзинькнула, уходя к цели. Спустя пару мгновений внизу громко ахнули, но этого они не слышали. Пробегая мимо красавицы в белом, охотник уловил блеск металла, успел подставить ладонь, на который упал странный браслет с висюльками украшений. Голос прокричал вслед:
– Если надо – просто покажи. Если все плохо – поймешь, что делать!
Вылетевших на околицу гайдуков уже ждали. Кони, дико заржав, встали на дыбы. Разлетелись сугробы, выпуская пять стремительных волчьих тел в белых, зимних шубах. Блеснули на солнце вершковые клыки, разрывая жилы на лошадиных шеях, добираясь до всадников. Гайдуки, струсив, развернули назад, оставив лежать на снегу трех коней и четверых своих товарищей. Пригнувшись, скакал барин, зажимая рукой рану на бедре.
А по снежной целине, поднимая белую пыль, уходили трое всадников, у одного из которых бился у седла притороченный лук.
4
Судьбу травницы Параскевы село решило всем миром. Решили подзуживаемые теми, кому это было нужно, ослепленные безрассудной яростью и гневом. Но… Другой мир, тот, что всегда находится рядом, весной тоже решил по-своему, следуя тому правилу, которое говорило: око за око.
