– Другое дело, – удовлетворенно сказал водитель, явно положивший глаз на Полину. – Твой дед, что ли? Куда вам?
– Беговая… – выдохнул я.
Всю дорогу я полусидел-полулежал, откинувшись головой на сиденье – мокрый, в горячечном поту и в липкой, пропитанной потом рубашке. Температура у меня была за сорок, в груди скрипело, голова раскалывалась, и кашель периодически надрывал легкие и горло. Но и сквозь какой-то гул и жар в голове я слышал, как этот хлыщ кадрил Полину.
– А кто он тебе? Отец или дед? А чё ты вечером делаешь? Ну, давай я к тебе подъеду… Нет, в натуре, у меня бабки есть – расслабимся… Ты в «Норе» была? Клевое место… А ты чё – тоже на Беговой выйдешь или дальше? Дальше? А куда дальше?.. В «Нахимов»? Это чё – кабак на Москва-реке? Да знаю я – на Фрунзенской набережной…
Под этот разговор я, закрыв глаза, соображал, как мне быть. Конечно, я свое дело сделал – нашел эту Полину, теперь она никуда не денется, у меня и адрес, где она живет, и ее «менеджер» – этот кожаный из «Вишневого сада». То есть сейчас, выйдя из машины, я уже могу звонить Рыжему, дать ему наводку, и через час его охрана возьмет ее даже на «Нахимове», тепленькую. И я получу свои честно – если не кровью, то потом – заработанные деньги.
Но так и не узнаю разгадку этой истории.
Как же быть?
– Куда вам на Беговой? – спросил водитель, и Полина ткнула меня локтем в бок, повторила за ним:
– Куда тут?
Я открыл глаза – мы действительно уже въехали на Беговую со стороны Ленинградского проспекта.
– Бо… Кха-кха!.. Боткинский… Кха-кха!.. На углу… – произнес я, преувеличенно задыхаясь, будто действительно отдаю Богу душу. И пальцем показал на свой дом. – С боковой… кха-кха… дорожки…
Водитель свернул на малую боковую дорожку, я пальцем показал ему свой дом и подъезд.
Этот дом, сохранивший фасад сталинской элитки, произвел на Полину впечатление, она спросила:
– Ты что, здесь живешь? В натуре?
Я, закашлявшись, выпал из машины и снова повалился на скамейку – благо перед нашим подъездом их даже две. Полина вышла за мной, а водитель сказал ей:
– Поехали, он сам доберется.
– Обождешь, – отмахнулась Полина и потянула меня со скамейки. – Вставай, блин! Подохнешь тут!
Превозмогая болезненную слабость, я почти натурально попытался встать, но рухнул опять на скамью.
– Вот сука! – в досаде выругалась Полина. – Где у тебя ключи?
Ключи были в кармане плаща, она их достала, а я позволил ей поднять себя и, тяжело наваливаясь на ее бок, поплелся к подъезду.
– Код! – требовательно сказала она.
Шатаясь от слабости, я взял у нее ключи, приложил магнитный ключ к замку, и дверь открылась.
В лифте она сказала:
– Ну, ты и горишь! У тебя сорок два, наверное. Дома хоть есть кто? Жена? Дети?
Я отрицательно покачал головой.
– А кто же тебя лечить будет?
Прижимаясь спиной к стенке кабины, я на подкашивающихся ногах стал медленно сползать на пол. Полина, нагнувшись надо мной, как цапля над болотной черепахой, подхватила меня под локоть.
– Стой, блин! Мужики совсем болеть не умеют…
На десятом этаже она вывела меня из лифта.
– Куда?
Я махнул рукой в сторону своей квартиры и, наваливаясь на бок и локоть Полины, подошел к своей двери с табличкой «119».
– Какой ключ? – спросила Полина.
Я показал. Она открыла дверь, и я ввалился в свою прихожую, едва не грохнувшись головой о дверь спальни, в которую не заходил чуть ли не со времен смерти матери, вполне обходясь раскладным диваном, телевизором и шкафом в гостиной. Полина чудом удержала меня.
– Да стой ты! Блин, теперь ты холодный, как… – Она осмотрела квартиру: налево была моя жилая холостяцкая гостиная, а прямо перед ней – эта приоткрывшаяся дверь в нежилую спальню. – И ты тут один живешь?
Я, кренясь, добрел до своей разобранной постели на раскладном диване в гостиной и рухнул в нее, как был, в плаще.
– Ну, больной! – сказала Полина и стала сдирать с меня плащ. – Хоть плащ сними! Лезь под одеяло! Сдал бы мне комнату…
– Живи так… – Я позволил ей снять с меня плащ и вытащить из-под меня одеяло.
– Ага! – усмехнулась она, накрывая меня этим одеялом и сверху плащом. – Чтобы ты меня Рыжему продал? Ты ж на него пашешь? – И, увидев на стене портрет моего отца в генеральской форме: – Или ты правда из ФСБ?
– Правда.
– Ну дела!.. – И она провела пальцем по верху книжного шкафа. – Ох, у тебя и пыли…
Я подумал, что при ее росте она, пожалуй, и с потолка может паутину снять, но она вдруг вспомнила:
– Ой, я ж опаздываю! Я пошла! Чао! Лечись, блин!
Я закашлялся, надеясь задержать ее, но она уже выскочила из квартиры, и я услышал, как в коридоре клацнула за ней стальная дверь лифта и кабина со скрипом поползла вниз. Зная, что я сейчас провалюсь в сон, я заставил себя дотянуться до кармана плаща, извлек из него мобильник и набрал номер Рыжего.
– Алло, Виктор… Я нашел ее, пиши адрес… Я не шепотом, у меня грипп… Пиши: улица Пущина, дом 4, строение 3, квартира 452.
В ногах у меня сидела полуголая банкирша Инна Соловьева, а сверху, спиной на мне, лежала канадка Кимберли Спаркс в шелковой комбинации и, поправляя одной рукой бретельку на голом плечике, елозила по мне своим сдобным телом, жеманно флиртуя с кем-то по мобильнику голосом актрисы Гурченко:
– Да? И куда же ж мы пойдем? В кафе? А шо, наш бюджет не дозволяет нам пойти в хорошее место?
Почему Кимберли говорила с украинским акцентом да еще голосом Гурченко, меня во сне совершенно не удивляло, я был занят другим: поскольку кровать у нас была очень узкая и солдатская, как полки в солдатских вагончиках в Ханкале, я держал эту Кимберли под грудью двумя руками, чтобы она с меня не свалилась. Держать ее так было приятно, тепло и вкусно, словно сейчас между нами все и произойдет. Кстати, именно так – сзади, в обхват – я схватил ее тогда, в Чечне, в момент ареста, и тут же, помню, почувствовал упругость ее крутых ягодиц и какой-то энергетически-эротический ток, который ударил меня и продолжал бить, как из оголенного электропровода, когда она стала дергаться и извиваться, пытаясь вырваться. Конечно, вырваться ей не удалось, но только тогда, когда начштаба врезал ей по челюсти, этот ток иссяк…
Однако тут во сне Кимберли ухитрилась как-то извернуться на бок, а потом и встать с меня.
– Ладно, сейчас приедем, – сказала она в мобильник, сбросила комбинацию и принялась мазать себя каким-то белым кремом.
Инна Соловьева, которая почему-то должна была ехать с Кимберли, последовала ее примеру, а я, лежа, огорченно наблюдал, как они собираются на свидание. Кимберли, увидев мое лицо, сказала:
