А тут как раз Наташе пришло приглашение на месяц в Японию. Она говорит: «Нет, я не поеду». Я говорю: «Это еще почему?» Она: «Я не смогу без тебя». «Что значит не смогу? – я ей говорю. – Ты же приедешь через месяц». А она: «Месяц – это очень много, я не смогу жить без тебя целый месяц!» Я говорю: «Знаешь, давай поступать так, чтобы еще больше друг друга любить. То есть будем ненадолго расставаться, ничего страшного в этом нет». Но она, уезжая, опять говорит: «Я не знаю, как я буду без тебя». И уехала.
А в это время началась война в Абхазии, я улетел на Кавказ, пошел воевать, перешел через перевалы – в июле, снег по колено. Воевал, потом там было временное перемирие, я на Северном Кавказе покупал оружие, переправлял нашим. Потом встречался с Дудаевым… Короче, там была масса всякого. Ельцин принудил Ардзинбу подписать бумагу о временном прекращении огня, Ардзинба мне говорит: «У нас тут затишье, езжай в Москву, ты там больше нужен». И меня на военном самолете отправили в Москву. Я приехал, и Наташа уже из Японии вернулась – прошло уже больше месяца. Я ей позвонил, было восемь вечера, она была дома. И она говорит: «Ой, я так рада тебя слышать! Там же у вас такое творится! Знаешь, мне пришло приглашение в Париж, в Сорбонну». И продолжает все в таком же духе. Я ее слушаю и не слышу… «Дорогой мой, где ты? Я сейчас приеду!» Но я молчу, потом говорю: «Когда мы увидимся?» А она: «Ой, ты знаешь, я на завтра договорилась с подругой пойти в „Эрмитаж“. Позвони мне послезавтра». То есть ей пришло приглашение в Париж, и она посчитала, что я ей уже не нужен. Просто вычеркнула меня, и все… Да… После этого я подумал, что никогда в жизни не смогу определить, кто же из них меня действительно любит, и стараюсь не приближаться к этим нимфеткам. Пусть мы выведем на мировую орбиту еще десять Семановых, пусть ко мне придут еще сто пятнадцатилетних Понтюшенковых, потому что мы действительно единственное профессиональное модельное агентство в России, – для меня, как для мужчины, эти нимфетки в их женской сути ничего не значат. Ты согласен со мной? Ты вообще зачем в «Ред старс»-то пришел? По мою душу? Так у меня в «Ред старс» все чисто…
Абхаз замолчал, а я еще раз подумал, как мы с ним похожи – оба нищие, одинокие, старые и вышедшие в тираж, и оба держимся за свой последний шанс: он за «Ред старс», а я за поиски Полины Суховей. Если бы я был профессиональным писателем, как мечталось мне с детства, я бы написал о нем роман – бывший легендарный авторитет уходит из криминала, держит модельное агентство, влюбляется в своих пятнадцатилетних нимфеток, заботится о них, выводит их в космос модельного бизнеса, а они уходят от него, не сказав и спасибо…
Достав из кармана фото Полины Суховей, я положил его на стол перед Абхазом:
– Я ищу эту девушку.
Он взял фото, поднес к глазам так, как делают это близорукие, и сказал:
– Полина Суховей.
– Ты ее знаешь?
– Еще бы! Она из Нижнего Новгорода, ушла от меня года три назад. Нет, больше – три с половиной. А вчера появилась, ты просто везунчик. Зачем она тебе?
Я встрепенулся:
– У тебя есть ее адрес? Телефон?
– Ты не расслышал? Я спросил: зачем она тебе?
– Не для модельного бизнеса, – успокоил я его. – Но мне нужно ее найти.
– Она и не годится уже для модельного бизнеса, – усмехнулся Абхаз. – Она просила у меня работу, но я ей так и сказал, открыто: «Полина, модельный бизнес уже не для тебя. Поезд ушел!»
– И она не оставила тебе свой телефон? Адрес?
Наверное, в моем голосе прорвалось такое отчаяние, что Абхаз, допив остатки пива в кружке, поставил ее на стол и сказал:
– Знаешь, тогда, в камере, когда ты пырнул себя заточкой в живот, я все равно не поверил, что ты наш. Но ты это сделал, это было красиво, и я тебя зауважал, даже назвал своим братом. Скажи мне, зачем тебе эта Полина, и я тебе снова помогу.
Но я не мог рассказывать ему всю историю – про Кожлаева, про Рыжего… Я сказал:
– Знаешь, брат, вот у тебя есть «Ред старс», это твой последний шанс. А мой последний шанс – эта Полина. Больше я тебе ничего сказать не могу, такая у меня профессия. Хочешь – помоги мне ее найти, а не хочешь – я пошел. И я могу сам заплатить за свой шашлык и за пиво…
– Обижаешь? – усмехнулся он. – Абхазца обижаешь? Своего брата?
Я напрягся, я знал, что за этим может последовать. Легенда говорила, что в бешенстве молодой Абхаз мог действительно сразить любого тяжеловеса – и на ринге, и в зоне. Но Абхаз сказал миролюбиво:
– Ладно. Ты увидишь ее. Вечером приходи в «Вишневый сад».
Чем лечится русский мужик в беде, нищете или отверженности от шведского стола нашей демократии? Он лечится простым и универсальным средством – стаканом.
А чем лечится русская женщина в отверженности от этого же стола? Макулатурой. Ой, оговорился – книгой. Книгой, которая, как водка, может выключить из реальности и перебросить в другой мир и другую жизнь. Причем чем проще напиток и чем меньше сил нужно затратить на его усвоение, тем лучше. Именно это определяет небывалый рост потребления пива и женской детективной литературы в последние годы. Ушлые издатели давно ухватили эту тонкость, сколотили артели литературных негров, дали им звучные наименования вроде «Олимп» и приспособили под макулатуроварение, которое эти олимпийцы гонят с производительностью пивоваров «Amstel».
Впрочем, одной нашей нищетой массовый запой дешевыми детективами не объяснишь, поскольку при любом уровне достатка люди, помимо всего, любят просто влезать в чужую жизнь, подглядывать за ней в замочную скважину, в окно, в дырку в заборе. Точно такая же obsession, одержимость и искушение вызнать подробности чужой жизни, есть в нашей профессии. И пусть наши Агаты Кристи в милицейских юбках и Сименоны в армейских погонах подсовывают своим героям романтические идеалы служения отечеству и борьбы со злом – все это мура и демагогия; на самом деле эти олимпийцы просто наживаются на стремлении нищих забыть о своей нищете и на тяге обывателя заглянуть в чужую жизнь.
Чем больше в обществе нищеты, тем больше в литературе и на экране замочных скважин, через которые бедным показывают картинки из жизни удачливых и богатых, и утешают их тем, что богатые тоже плачут, – не зря самое большое количество сериалов делает нищая Мексика. И это прекрасно понимают наши производители сериалов, которые, впрочем, идут дальше мексиканских – теперь у нас, совсем как в советские времена, экраны всех государственных, полугосударственных и окологосударственных каналов демонстрируют не столько зрителям, сколько Кремлю, какая огромная борьба с преступностью разворачивается под мудрым руководством партии власти. Под этим предлогом за государственные деньги уже сделано больше фильмов о бандитах, чем за все семьдесят лет советской власти было сделано фильмов о коммунистах…
А на самом деле в моей профессии служение долгу, обществу, государству – это или третично, или вообще не существует. Зато…
Как клево, как сладостно, как почти сексуально это удовольствие постепенно вникать в чужую жизнь! Медленно и смутно, как недопроявленное фото в кювете фотолаборатории, стало теперь вырисовываться в моей голове хоть какое-то подобие разгадки истории, которую я разматываю. Четыре или пять лет назад Полина – шестнадцатилетняя «Вице-мисс Нижний Новгород», красивая и сияющая искушениями проснувшейся плоти, как шестнадцатилетняя Маргарита Терехова в фильме «Здравствуй, это я!», приехала завоевывать Москву и стала моделью в «Ред старс». На тех фото, что я видел в ее квартире на Патриарших и у ее родителей в Нижнем, она просто неотразима. Такой шестнадцатилетней дивой была, наверное, и Ева в раю, когда соблазнила Адама. И такой же сфотографировал ее Кожлаев в своей спальне. А затем, «года четыре назад», как сказала ее соседка в Нижнем, она родила мертвого ребенка. Таким образом, нетрудно предположить, чей это был ребенок. И если это действительно был ребенок Кожлаева, то понятно, почему Полина не хотела ехать к нему в больницу, сказала: «Пусть он сдохнет!» Там, в прошлом, была любовная драма или даже трагедия – мертвый ребенок, сломанная карьера модели… А Кожлаев, наверное, хотел перед смертью вымолить у нее прощение – самые заядлые преступники и даже убийцы перед смертью становятся порой сентиментальны.
