— Вены уже стеклянные, не могу попасть… — сказал он. — Держи… — И протянул ей шприц с мутным беловатым раствором.
Алена посмотрела на шприц… на отца…
— Быстрей! — приказал он. — Ну!
Алена взяла шприц.
— В вену нужно попасть! — заторопил он. — Давай! Не бойся!
Алена поднесла шприц к окровавленному локтю отца и увидела, что вся зона вокруг локтевого сгиба исколота черными точками.
— Ну, давай, родная! Коли! — взмолился он.
Алена ввела иглу.
Бочкарев поморщился от боли, сжал челюсти.
— Ничего… не то терпели… в вену!.. в вену!!!
Алена нащупала иглой отцовскую вену, проколола ее и стала медленно вводить содержимое шприца.
В колбочке шприца, завихряясь, появилась встречная струйка отцовской крови.
Бочкарев закрыл глаза и по мере получения наркотика стал выпрямляться и разводить плечи, на его лице появилась умиротворенная улыбка…
Алена извлекла иглу и бросила шприц в алюминиевую кружку, стоящую на плите рядом с горящей конфоркой.
Бочкарев еще несколько секунд постоял с закрытыми глазами, потом открыл их и, помолодев лет на десять, взял с табуретки пиджак, надел его поверх тельняшки. Глядя орлом, улыбнулся Алене.
— Вот и все. Но я никуда не пойду. Зачем мне какой-то дом в деревне? Нет, это глупость!
— Извини, отец, ты обещал, это раз. А во-вторых, ты уже не молодой человек. На старости лет у человека должен быть свой дом, земля, сад. Неужели ты никогда не мечтал об этом?
Бочкарев усмехнулся:
— Почему? В карцере мечтал. И вообще, в лагере все об этом мечтают. Но это так, сказки.
— Нет, это не сказки! — снова ожесточилась Алена. — Я хочу, чтобы ты вернулся в деревню — да, не смотри на меня так! Ты там вылечишься, станешь другим человеком. И это будет справедливо, по-честному. Ты же был честный, за справедливость, да? Но ты боролся за справедливость для других, а я хочу — для тебя. Я хочу, чтобы бабкин дом стал твоим, чтобы ты там жил, копал на свежем воздухе огород, пчел разводил. Нет, в натуре! И я этого добьюсь, запомни: я — Бочкарева!
— Спасибо, дочка, — польщенно улыбнулся он. — Ладно, если ты Бочкарева — пошли к нотариусу.
Алена в сомнении посмотрела на его вылинявшую тельняшку и стоптанные сандалии на его босых ногах.
— Но ты хоть оденься…
— Перестань! — небрежно отмахнулся Бочкарев. — Не делай из одежды культа! Будь выше! Ты же сама сказала, что ты Бочкарева! Идем.
И в нотариальной конторе твердой рукой поставил четкую, аккуратную подпись на доверенности. А когда они вышли из конторы на улицу, снова оглядел Алену с головы до ног и улыбнулся:
— Нет, ей-богу, я не зря прожил жизнь! Такую красотку подарил миру!
— Папа, один вопрос — можно?
— Хоть сто, дочка!
— Ты к нам не вернулся… из-за этого?
— Конечно. А ты бы хотела отца-наркомана?.. Да не смотри ты на меня так, теперь со мной все в порядке! — Он усмехнулся: — Я же буду пчел разводить! Иди и — ни пуха! Только не ссорься со Стасиком, ладно?
И легкой походкой пошел от нее по тротуару. Высокий, стройный… Потом повернулся и махнул рукой:
— Иди! Иди!
Но Алена все стояла, смотрела ему вслед и… плакала без слез.
122
В областном суде тот же длинноволосый Паганини, секретарь суда, по-прежнему положив на стол свои длинные ноги и грызя зубами очередной карандаш, листал Аленины документы и разглядывал на просвет отцовское свидетельство о рождении и доверенность на ведение всех дел, которую Бочкарев дал своей дочери.
— К сожалению, не вижу тут свидетельства о рождении вашей бабушки…
— Она умерла, — сказала Алена.
— Правильно. Это я и сам вижу по свидетельству о смерти. Но где свидетельство, что она была рождена? Понимаете, вы же хотите судебным порядком выселить оттуда своего брата…
— Я хочу поселить там отца, он прямой наследник. А у брата есть еще два дома.
— Из чего это следует? У вас есть документы на этот счет?
— Конечно, нет. Они записаны на его любовниц. Но это все знают.
— Значит, у вашего брата своей жилплощади нет? Правильно? А у вашего отца квартира в Москве…
— Комната, — уточнила Алена.
— Жилплощадь, — поправил Паганини. — И значит, что получается? Отец переедет сюда, чтобы выселить из дома родного сына, который тут родился и вырос? И вы хотите использовать суд как инструмент для исполнения этого замысла. Так?
Алена уже все поняла, спросила в упор:
— Ты сколько получил?
— В каком смысле? — удивился Паганини.
— В прямом. Сколько он тебе дал, чтобы ты замурыжил это дело? Или ты тоже в бригаде Серого?
Паганини даже встал от благородного возмущения.
— Вон отсюда!
Алена, усмехнувшись, тоже встала и, взяв со стола свои документы, направилась к двери.
— Ты у меня, сука, ответишь! — сказал он ей в спину.
Она повернулась:
— Это ты у меня, сука, ответишь.
И, хлопнув дверью, ушла. С тем чтобы уже назавтра сидеть в другом кабинете — в Москве, у председателя Фонда поддержки воздушных путешествий в защиту мира и прогресса. Председатель был, конечно, изумлен ее визитом, но слушал. А Алена сразу взяла быка за рога:
— Я вам бабки отдала? Да или нет?
— Ну, отдала…
— У вас теперь есть ко мне претензии?
— В общем, нет.
— Я на вас работала, рисковала жизнью в Дубае, сидела в испанской тюрьме, верно?
Он все не понимал, куда она клонит, но не мог не согласиться:
— Да, верно…
— И потеряла Андрея, так?
Он не выдержал:
— Что я могу для тебя сделать?
— Вот ситуация, — сказала Алена. — Мой сводный брат, мелкий «бык» из бригады Серого, имеет два дома и держит рынок в Твери. Месяц назад он захватил дом нашей умершей бабки, хотя прямой наследник — наш отец, который ютится в каком-то клоповнике, в коммуналке, в полной нищете. Отсудить у брата дом невозможно, у него там все схвачено — суд, милиция, прокуратура. Я обращаюсь к вам в первый и последний раз. Вы можете мне помочь. Даже не мне, а моему отцу. Это его дом, по закону. И он его заслужил — он пятнадцать лет отсидел по 57-й, от звонка до звонка! А теперь он болен, он на игле, ему нужно сменить обстановку, пожить в деревне…
Председатель прищурился:
— Как, ты сказала, его фамилия?
